— Ларочка, голубушка моя, наконец-то! А я уж думала, поезд мой где-то по дороге рассыплется, так долго тянулся! — Голос Елены Павловны, звонкий и немного запыхавшийся, ворвался в прихожую их с Игорем квартиры вместе с запахом дорожной пыли и чего-то неуловимо-родного, материнского.
Сама она, невысокая, полноватая, с добрыми, чуть выцветшими от времени глазами, уже тискала в объятиях Ларису, которая старательно изображала ответную радость.
— Ох, как же я соскучилась, девочка моя! А ты всё хорошеешь, вся светишься, прямо как солнышко! Игорюша, ну что ж ты стоишь, иди, обниму и тебя, кровиночка моя!
Игорь, высокий и широкоплечий, с улыбкой шагнул к матери, легко подхватывая её сумки, пока та продолжала щебетать, осыпая невестку комплиментами. Лариса с трудом подавила лёгкий вздох – этот поток восторгов, который поначалу, в первые годы их с Игорем брака, казался ей искренним и приятным, теперь вызывал лишь смутное раздражение и ощущение какой-то неловкой обязанности соответствовать этому идеализированному образу.
— Проходите, Елена Павловна, вы, наверное, с дороги устали, — проговорила Лариса, стараясь, чтобы её голос звучал как можно более гостеприимно. Она провела свекровь в гостиную, где на журнальном столике уже ожидал свежезаваренный чай и стояла вазочка с её любимыми миндальными печеньями, которые Елена Павловна неизменно привозила.
— Ой, Ларочка, да какая усталость, когда такая встреча! — Елена Павловна с удовольствием опустилась в кресло, её взгляд с нескрываемой любовью скользил по Ларисе, по обстановке квартиры, которую они с Игорем обустраивали с такой тщательностью. — А это тебе, моя хорошая, — она полезла в одну из сумок и извлекла оттуда аккуратный сверток. — Помнишь, ты говорила, что нигде не можешь найти такой оттенок для своего нового кардигана? Я все магазины у нас обегала, но нашла! Чистая шерсть, меринос, мягенькая, как пух!
Лариса развернула сверток. Дорогая итальянская пряжа редкого, пыльно-розового оттенка, который она действительно как-то упоминала вскользь. Свекровь обладала поразительной памятью на такие мелочи. И это, как ни странно, сейчас раздражало ещё больше – эта навязчивая заботливость, это стремление угодить, предугадать желания, словно она, Лариса, была не взрослой женщиной, а капризным ребёнком, которого нужно постоянно задабривать.
— Спасибо, Елена Павловна, очень приятно, — улыбка получилась чуть более натянутой, чем следовало. — Вы как всегда, такая внимательная.
За чаем разговоры текли плавно. Елена Павловна рассказывала о своих соседках, о ценах на рынке, о мелких происшествиях в их небольшом городке, но постоянно возвращалась к Игорю и Ларисе, к тому, как она рада их видеть, как она гордится сыном и какой замечательной женой он обзавёлся. Игорь, расслабленный и довольный, подливал матери чаю, смеялся над её рассказами, изредка бросая на Ларису тёплые, любящие взгляды. Лариса кивала, улыбалась, вставляла ничего не значащие фразы, а сама думала о том, что привычный, тщательно выстроенный ею распорядок жизни снова нарушен. Теперь придётся подстраиваться, уделять внимание, выслушивать эти бесконечные восторги и истории, которые она знала уже почти наизусть. Внутри нарастало глухое недовольство, предчувствие долгой, утомительной недели.
Когда Лариса вышла на кухню, чтобы принести ещё печенья, Елена Павловна, понизив голос, обратилась к сыну:
— Игорюш, а Ларочка-то у тебя золото! Береги её. Такая умница, красавица, хозяюшка. Видно, что любит тебя. Счастливый ты у меня.
Игорь улыбнулся, обнял мать за плечи.
— Знаю, мам. Я её очень люблю.
Вечером, когда они уже собирались ужинать, Елена Павловна вдруг виновато вздохнула.
— Деточки, у меня тут небольшая неувязка вышла… Я ведь билеты обратные заранее брала, на следующее воскресенье, чтобы вам не слишком надоедать. А сегодня позвонила на вокзал, хотела уточнить, всё ли в силе, а мне говорят, что мой поезд на эту дату отменили из-за каких-то ремонтных работ на путях. А на другие рейсы билетов уже нет, представляете? Всё раскупили. Следующие свободные места только через неделю. Так что, придётся мне, старой, ещё немного вас потеснить, если вы не против, конечно.
Игорь искренне обрадовался:
— Мам, да ты что! Какие проблемы! Это же замечательно! Побудешь с нами подольше, отдохнёшь как следует. Мы только рады! Правда, Лор?
Лариса с трудом выдавила из себя улыбку, которая, как ей показалось, больше походила на гримасу.
— Конечно, Елена Павловна, о чём речь! Оставайтесь, сколько нужно. Мы всегда вам рады, — произнесла она, чувствуя, как внутри всё сжимается от досады. Ещё одна неделя. Целая неделя этого приторного обожания, этой демонстративной заботы, этой необходимости постоянно быть «хорошей невесткой». Её взгляд на мгновение стал жестким, а уголки губ предательски дрогнули, но она быстро взяла себя в руки, стараясь, чтобы ни Игорь, ни, тем более, свекровь ничего не заметили.
— Елена Павловна, вы бы сахарницу-то на место поставили, а то она тут, прямо посреди стола, как памятник стоит, — Голос Ларисы, прозвучавший на следующее утро на кухне, был лишён вчерашней, пусть и напускной, теплоты. В нём слышались металлические нотки, которые заставили Елену Павловну, как раз наливавшую себе чай, слегка вздрогнуть и поспешно убрать фарфоровую сахарницу на дальний край столешницы, туда, где ей, по мнению Ларисы, видимо, и полагалось находиться. — А то вечно всё не на своих местах.
Игорь, уже одетый для работы, быстро пил кофе, просматривая что-то в телефоне. Он, казалось, не обратил внимания на тон жены, лишь мельком улыбнулся матери и чмокнул Ларису в щеку перед уходом.
— Всё, я побежал. Мам, не скучай тут. Ларис, вечером обсудим, куда сходим на выходных.
Как только за Игорем закрылась дверь, атмосфера на кухне ощутимо изменилась. Лариса, которая до этого момента ещё как-то сдерживала своё раздражение, теперь перестала это делать. Её лицо приняло то недовольное, чуть брезгливое выражение, которое Елена Павловна начала замечать всё чаще.
Дни потянулись для свекрови мучительно долго. Лариса почти не разговаривала с ней, отвечала односложно, а если и заводила беседу, то лишь для того, чтобы сделать очередное замечание. То Елена Павловна слишком громко шаркает тапочками, когда Лариса пытается сосредоточиться на своей удалённой работе. То она оставила на раковине каплю воды после мытья рук. То она слишком долго разговаривает по телефону со своей сестрой, и Ларисе «приходится слушать все их деревенские новости».
— Елена Павловна, вы когда телевизор смотрите, не могли бы делать звук потише? — однажды вечером процедила Лариса, входя в гостиную, где свекровь смотрела свой любимый сериал. — У меня от этой вашей мелодрамы голова раскалывается. Да и вообще, столько каналов интересных, а вы всё одно и то же, про несчастную любовь.
Елена Павловна, привыкшая в своём доме смотреть телевизор на комфортной для её слуха громкости, растерянно захлопала глазами и поспешно уменьшила звук почти до шёпота. Ей было обидно и непонятно. Она ведь старалась быть незаметной, тихой, никому не мешать. Помогала по хозяйству – мыла посуду, протирала пыль, даже предлагала приготовить что-нибудь из своих фирменных блюд, которые так любил Игорь. Но Лариса на все её предложения отвечала холодным отказом:
— Не нужно, Елена Павловна, я сама. У вас всё равно получится не так, как я привыкла. Да и продукты вы только переведёте.
Каждое такое слово больно ранило Елену Павловну. Она не понимала, чем заслужила такое отношение. Ведь она всегда так любила Ларису, считала её почти родной дочерью. В редких спорах между Игорем и Ларисой, которые случались в первые годы их совместной жизни, она неизменно вставала на сторону невестки, мягко укоряя сына, советуя ему быть более внимательным и уступчивым. И Лариса тогда благодарила её, обнимала, говорила, какая у неё замечательная свекровь. Куда же всё это делось?
Несколько раз Елена Павловна пыталась поговорить с Игорем, намекнуть, что Лариса чем-то недовольна, что ей, возможно, тяжело от её присутствия. Но Игорь, поглощённый своими рабочими проектами и искренне не замечавший нарастающего напряжения в доме, только отмахивался:
— Мам, ну что ты придумываешь! Лариска просто устаёт, у неё тоже работы много. Она тебя любит, просто характер у неё такой, иногда бывает немного резкой. Не обращай внимания.
Но не обращать внимания становилось всё труднее. Лариса словно намеренно искала поводы для придирок. Её недовольство сквозило в каждом взгляде, в каждом жесте. Она демонстративно вздыхала, когда Елена Павловна заходила на кухню, поджимала губы, если свекровь пыталась заговорить с ней о чём-то, кроме самых необходимых бытовых вопросов. Доброта Елены Павловны, её искреннее желание помочь и угодить, теперь воспринимались Ларисой не просто как должное, а как нечто раздражающее, как назойливое вмешательство в её личное пространство, в её идеально устроенный быт.
Однажды, вернувшись из магазина, Лариса с каким-то особенным, торжествующим видом развернула на кухонном столе новую скатерть. Она была из дорогого льна, с тонкой ручной вышивкой по краям – вещь явно не для повседневного использования.
— Вот, купила, — с вызовом сказала она, обращаясь скорее в пространство, чем к Елене Павловне, которая как раз мыла чашки. — Давно хотела такую, итальянская, ручная работа. Стоит, конечно, как крыло от самолёта, но зато какая красота! Только вот, боюсь, с нашей общей неаккуратностью долго она у нас не проживёт. Её же беречь надо, как зеницу ока. Малейшее пятнышко – и всё, считай, выброшенные деньги.
Елена Павловна почувствовала, как у неё неприятно засосало под ложечкой. Этот монолог явно был адресован ей, был очередным уколом, предупреждением. Она молча вытерла руки и вышла из кухни, чувствуя, как к горлу подкатывает комок обиды. Атмосфера в доме становилась всё более гнетущей, и она уже с отчаянием считала дни, оставшиеся до отъезда, который, казалось, не наступит никогда.
— Ой, божечки..! Что же я наделала… — Елена Павловна, стараясь дотянуться до заварника, стоявшего чуть дальше обычного, неловко задела локтем свою чашку со свеженалитым чаем. Коричневая жидкость предательски плеснула на белоснежный, расшитый замысловатыми узорами лён новой скатерти, мгновенно расплываясь уродливым, темнеющим пятном. Сердце у пожилой женщины ухнуло куда-то вниз, а руки невольно застыли в воздухе. Она смотрела на расползающуюся кляксу с таким ужасом, будто пролила не чай, а яд.
Лариса, вошедшая на кухню с телефоном у уха, прервала разговор на полуслове. Её взгляд метнулся к столу, и лицо мгновенно окаменело. Доли секунды она молча смотрела на пятно, затем на перепуганное лицо свекрови, и эта короткая пауза была страшнее любого крика.
— Да что ж вы за неряха такая, Елена Павловна?! — Голос Ларисы, до этого момента приглушённый телефонным разговором, вдруг взвился, стал высоким и звенящим, как натянутая струна. В нём не было и тени былого, пусть и формального, уважения – только холодная, концентрированная ярость. — Только купили, глаз радовался, а вы уже всё испортили! Это же не просто тряпка какая-то, это дорогая вещь! Вам вообще можно что-нибудь доверить, или вы всё, к чему прикасаетесь, обязаны изгадить?!
Елена Павловна растерянно захлопала глазами, её щеки покрылись нездоровым, пятнистым румянцем. Она хотела что-то сказать, извиниться, объяснить, что это вышло случайно, но слова застревали в горле. Она лишь беспомощно смотрела то на пятно, то на искажённое злобой лицо невестки.
— Может, вам пора уже домой собираться, а то вы тут всё нам перепортите? — не унималась Лариса, её голос набирал силу, каждое слово было пропитано ядом. — Засиделись вы у нас, Елена Павловна! Видимо, совсем своей жизнью жить не хотите, всё норовите в чужую влезть, да ещё и с такими вот последствиями! Неделя прошла, другая на исходе, сколько можно гостить? Пора и честь знать!
В этот самый момент, когда Лариса, наклонившись над столом, почти тыкала пальцем в несчастное пятно, а Елена Павловна стояла бледная, как полотно, сжав руки на груди, на пороге кухни появился Игорь. Он вернулся с работы чуть раньше обычного, хотел сделать сюрприз, заехать за матерью и Ларисой, чтобы всем вместе поужинать в их любимом ресторанчике. Он услышал последние, особенно язвительные слова жены, увидел её перекошенное от злости лицо и застывшую, словно поражённую громом, мать, которая смотрела на невестку с выражением такой глубокой, невысказанной обиды, что у Игоря похолодело внутри.
— Что ты сказала моей матери? — Голос Игоря был на удивление тихим, почти шёпотом, но от этой тишины Ларисе вдруг стало не по себе.
Она резко выпрямилась, оборачиваясь к мужу. В его глазах, обычно таких тёплых и любящих, сейчас плескался холодный, тяжёлый гнев. Он медленно вошёл на кухню, и Лариса невольно сделала шаг назад.
— Игорь, ты не так всё понял! — попыталась она оправдаться, но голос её прозвучал неуверенно, даже жалко. — Она… она мне всю квартиру уже загадила! Эта скатерть новая, дорогая, а она её… Да и вообще, она мне надоела, вечно под ногами путается, учит, как жить!
Игорь медленно перевёл взгляд с лица жены на мать, потом снова на жену. Его лицо из бледного стремительно начало наливаться багровой краской. Ноздри раздувались. Он сделал ещё один шаг к Ларисе, и та инстинктивно отступила, пока не упёрлась спиной в кухонный гарнитур.
— Ты неблагодарная дрянь, — прорычал он, и в этом рыке уже не было ничего от прежнего спокойного Игоря. — Она для тебя всё, она всегда за тебя горой стояла, в каждом нашем споре твою сторону принимала, а ты… ты смеешь так с ней разговаривать? Из-за какой-то тряпки?! Да я… — Он сжал кулаки так, что побелели костяшки.
Лариса открыла рот, чтобы возразить, чтобы выплеснуть всё своё накопившееся раздражение, всю свою уверенность в собственной правоте, но слова застряли у неё в горле, когда она увидела выражение его лица.
— Я тебе сейчас просто язык твой вырву, если продолжишь таким тоном разговаривать с моей матерью! Поняла меня?!
От его крика задрожали стёкла в серванте. Его голос был наполнен такой яростью, какой Лариса никогда в нём не слышала. Она замерла, испуганно глядя на него снизу вверх и только открыла рот, чтобы что-то сказать мужу, возразить немного.
— Молчать! — Голос Игоря был твёрд, как сталь, обжигая Ларису ледяным презрением. Её попытка возмущённо вскинуть голову и что-то выкрикнуть в ответ захлебнулась под его тяжёлым, непреклонным взглядом. Страха в её глазах не было, скорее уязвлённая гордость и всё та же кипящая злоба, но теперь смешанная с долей растерянности от такой неожиданной и сокрушительной реакции мужа. Она, видимо, до последнего момента не верила, что он способен на подобное. — Я спросил, поняла меня?!
— Да кто ты такой, чтобы мне указывать?! — всё же вырвалось у неё, но уже без прежней уверенности, скорее как запоздалый, почти истеричный выпад. — Это и мой дом тоже!
Игорь криво усмехнулся, и эта усмешка была страшнее любой угрозы.
— Твой? Ты здесь никто, поняла? Пустое место. Моя мать будет здесь столько, сколько захочет, а ты… — он сделал паузу, обдавая её волной такого холода, что, казалось, воздух на кухне загустел. — Вон из моего дома! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Немедленно!
Он шагнул к ней, и Лариса, инстинктивно вжавшись в кухонный шкаф, попыталась оттолкнуть его, когда он схватил её за предплечье. Хватка была железной, безжалостной.
— Отпусти! Ты не посмеешь! Игорь! — Её голос сорвался, но это был не крик о помощи, а скорее визг ярости и бессилия. Она не пыталась его умолять, не просила прощения – её гордыня не позволяла. Вместо этого она пыталась вырваться, царапнуть, укусить, но он был сильнее, и его гнев придавал ему какую-то звериную мощь.
Елена Павловна, до этого момента стоявшая как изваяние, с широко раскрытыми, полными ужаса глазами, наконец, издала какой-то слабый, протестующий звук.
— Игорюша… сынок… не надо… остановись…
Но Игорь её не слышал. Или не хотел слышать. Он был полностью поглощён своей яростью, своим твёрдым, как гранит, решением. Он видел перед собой не любимую когда-то женщину, а чужого, злобного человека, который посмел оскорбить самого дорогого ему человека – его мать. Все те годы, когда он, возможно, закрывал глаза на мелкие проявления её эгоизма, на её постепенно меняющееся отношение к Елене Павловне, всё это сейчас схлопнулось в один момент, в одну точку невозврата.
— Я сказал, вон! — прорычал он, волоча сопротивляющуюся Ларису через кухню, в коридор. Её крики становились всё громче, наполняя квартиру злобными обвинениями в его адрес, в адрес его матери, всего света. Она выкрикивала что-то о том, что он маменькин сынок, что он всегда выбирал её, что она потратила на него лучшие годы. Но эти слова теперь отскакивали от Игоря, не находя никакого отклика.
Он распахнул входную дверь, выталкивая Ларису на лестничную клетку. Она была в домашней одежде, без телефона, без сумки, без ничего. Секунду она стояла там, ошарашенная, с искажённым от ярости и унижения лицом, волосы растрепались.
— Ты ещё пожалеешь об этом, недоносок! Ты сдохнешь один со своей старухой! — выплюнула она, прежде чем он с силой, но без хлопка, закрыл перед ней дверь. Замок щёлкнул с глухим, окончательным звуком.
Игорь постоял мгновение, прислонившись лбом к холодному металлу двери, тяжело дыша. Затем медленно повернулся. В коридоре, прислонившись к стене, стояла Елена Павловна. Она не плакала. Её лицо было серым, а в глазах застыло выражение глубочайшего потрясения и, возможно, запоздалого, страшного прозрения. Она смотрела на сына так, словно видела его впервые – не своего мягкого, уступчивого Игорюшу, а жёсткого, незнакомого мужчину.
Он подошёл к ней, взял её под руку.
— Пойдём, мама, на кухню. Я тебе воды налью. Или… — он запнулся, — …валерьянки.
Елена Павловна молча, как во сне, позволила увести себя обратно на кухню, где на белоснежной скатерти всё так же темнело чайное пятно – нелепый эпицентр разразившейся бури. Игорь налил ей в стакан воды из фильтра, добавил несколько капель из пузырька, который всегда стоял у матери на тумбочке. Она послушно выпила.
Они сидели молча. Игорь смотрел в одну точку, его челюсти были плотно сжаты. В его глазах не было ни капли сожаления, только холодная, выжженная земля на месте былых чувств. Он сделал то, что должен был.
— Она больше здесь не появится, — тихо, но твёрдо произнёс он, скорее для себя, чем для матери. — Ты будешь жить здесь столько, сколько захочешь. Никто больше не посмеет тебя обидеть.
Елена Павловна медленно подняла на него глаза. В них читалась боль, растерянность, но и какая-то новая, тяжёлая ясность. Она ничего не ответила, только тихо вздохнула. Воздух в квартире был густым и неподвижным, наполненный отголосками только что отгремевшего скандала, который разрушил всё до основания, не оставив камня на камне. Это был конец. Окончательный и бесповоротный…
