никитаВ послеродовой палате поселкового роддома было восемь кроватей, и все были заняты.
Роженицы подобрались настолько молодыми, что назвать их женщинами язык не поворачивался.
— Девчата, разбирайте своих сокровищ, — весело втолкнула в палату каталку с новорожденными дежурная медсестра, — кормить пора.
Девушки оживились, радостно разбирая своих детишек. Но двое остались лежать на кроватях, отвернувшись к стене.
— Алёхина, кормить собираешься? — медсестра сама поднесла младенца к Галине Алёхиной, которая натянула на голову одеяло и крепко зажала уши, всем своим видом призывая оставить её в покое и не приставать с разными пустяками.
Медсестра остановилась в нерешительности. Посмотрела на Катю Куликову.
— Катюш, может ты покормишь? Молоко-то ведь есть, поди?
Катя спрятала голову под подушку и, зажимая рот, заскулила пронзительно, с таким отчаянием, что медсестра с младенцем сразу отпрянула, и оглянулась в растерянности.
— Давайте, я покормлю, — предложила веселая, стремительная Анюта Белкина, — мой наелся уже, а молока много. Не пропадать же добру.
В небольшом поселковом роддоме редко случались неудачные роды, отказы от новорожденных и того реже.
Даже в эти трудные перестроечные годы, когда страна разваливалась на части, и всё переворачивалось с ног на голову, женщины хоть и стали меньше рожать, но выглядели счастливыми. И при выписке от всей души благодарили врачей и медсестёр, одаривая астрами и георгинами из своего огорода, а иногда чем-нибудь и более существенным.
Но в этот раз сразу две проблемы предстояло решить медикам родильного отделения.
Ребёнок Екатерины Куликовой не выжил при родах. А Галина Алёхина отказывалась забирать свою дочку.
— Муж сына ждал, купил уже кое-что для мальчика. Сказал, ему девку не надо, а то совсем уйдёт. У нас и так скандалы да драки, а с дочкой я ему вообще не нужна. Зачем мне её забирать? Не буду. — отказалась Галина.
— Современные люди, а рассуждения, как при домострое, — возмущалась акушерка. — Что значит, не буду забирать? Это не магазин тебе. И не кукла. Дочь это твоя, понимаешь?
— Это вы не понимаете, ей в детдоме лучше будет, чем у нас. Не нужна она нам.
Так и ушла Галя домой, оставив ребенка.
Только с мужем всё равно ничего не вышло. Бросил её Витёк, хоть и умоляла она его остаться.
— Рожу я тебе сына в следующий раз, — ревела она, цепляясь за рукав его куртки, — давай снова попробуем. Я же не виновата, что девчонка у нас получилась.
— Да при чём здесь это? — он вырвал руку из её цепких пальцев. — Отвали, поняла?
Он ушёл, ничего не объясняя и не оглядываясь.
Она долго ревела, начала запивать своё горе и скоро забыла об оставленной в роддоме дочке.
…
Катя Куликова, выйдя из больницы, тоже долго не могла успокоиться. Но муж Олег старался как мог, поддержать жену.
— Мы же оба ещё молодые. Будут у нас ещё дети. Вон, у других тоже не сразу. Всё в жизни бывает.
— Нет, Олежек, не будет ничего больше. Детей не смогу больше иметь. Так врач сказал. А я так хотела, мечтала о ребеночке с детства. Ну почему всё несправедливо всегда? Кому-то не надо, а они рожают, а кому хочется, не получается. И что мы делать будем без детей? Что за семья?
— Усыновим кого-нибудь. Есть ведь дети сироты.
— Ты что? Я своего ребенка хочу, — ревела Катя.
Но успокоившись и обдумав всё, она тоже заговорила об усыновлении.
— Ты прав, наверное. Нужно узнать всё, как это делается. Даже в нашей палате была отказница. Хорошая здоровая девочка. Может, мы даже её сможем удочерить.
— Если хочешь, я схожу туда, узнаю, как это сделать. Попрошу, чтобы её нам отдали.
И пока Катя страдала и плакала, Олег всё выяснил и начал оформление документов на удочерение девочки.
Они ещё не успели утрясти все формальности, а девочка уже жила с ними. Назвали её Наташей.
Неразбериха и суматоха тех лет оставила почти незамеченным факт этого удочерения среди жителей посёлка.
Всем было не до того. Люди были заняты своими проблемами. Одни теряли работу, другие были озабочены тем, как сохранить свои сбережения. Многие уехали из посёлка в поисках лучшей жизни. В том числе и те, кто занимался оформлением документов по удочерению.
Собирались уехать и Куликовы, но разные обстоятельства помешали им это сделать.
Сначала родители Олега не смогли пережить дефолт, и друг за другом ушли из жизни, потеряв всё своё состояние. Потом тяжело заболел отец Кати. А потом и мать сдала сильно, и её нельзя было бросить.
Так и пришлось отложить переезд, а потом и совсем от него отказаться.
Галина Алёхина, хоть и оставалась в посёлке, но вела такой образ жизни, что даже своё имя не всегда помнила, не говоря уж о брошенной много лет назад дочери.
…
К тому моменту, когда Наташе исполнилось восемнадцать лет, из всех близких только бабушка Света, мать Кати, жила рядом, и только она, кроме родителей, знала и помнила о происхождении Наташи.
Но однажды в магазине одежды, выбирая летнее платье, Наташа столкнулась с уборщицей, которая мыла там пол в это время.
— Куда прёшь? Глаза повылазили?
— Ой, извините, — обернулась Наташа, — я не заметила.
— Смотреть надо! — уборщица выпрямилась, зажала швабру коленями, поправляя выбившиеся из-под платка грязные, наполовину седые волосы. — Проходи давай, не мешайся тута.
Наташа торопливо пошла к выходу.
— Наташ, заходи послезавтра, товар новый будет, — окликнула продавщица. — Я отложу для тебя.
— Забегу. Спасибо, большое.
Наташа вышла, а уборщица, проводив её взглядом, смотрела ей вслед через стеклянную витрину, пока она не скрылась за поворотом.
— Вы чего, тёть Маш? — Окликнула её Валентина. — Не выспались?
— Выспишься тут, — проворчала Мария, макая швабру в ведро. — Опять Галка нового хахаля привела. Всю ночь покоя не дали. Бухают, да орут. Зараза!
В следующий раз, зайдя в магазин, Наташа старательно обошла уборщицу, чтобы не нарваться на ругань.
Но Мария словно специально её ждала. Даже очки достала из кармана синего рабочего халата и нацепила на нос, присматриваясь повнимательнее.
А когда девушка, купив платье, ушла, Мария, мельком взглянув на Валентину, кашлянула в кулак, и спросила, словно бы мимоходом:
— Чья девка такая? Что-то не припомню, раньше не видела. Приезжая, что-ли?
— Что ты, тёть Маш, это же Наташка же, Куликова. В трехэтажке живёт на Ленина всю жизнь. Никуда и не уезжала.
— Что-то и не знаю я никаких Куликовых. Не сталкивалась.
— Ну Катерина в девятой школе учительницей истории работает. Мать Наташкина. Да и отец там же, физику преподаёт. А что? Зачем тебе, а тёть Маш?
— Так просто, многих в поселке знаю, а этих не припоминаю чего-то.
— Посёлок у нас большой, ничего удивительного. Я в магазине уж сколько, лет пять, как сюда приехала, и то не всех знаю. Давно пора городом называть.
— Пять! Я уж почти шестьдесят, а вишь ты… Новых много понаехало в последнее время. Уехали тоже немало. Нам до города, как до Китая пешком. Работы-то нет. Какой город?
— Вот и Наталья уезжать собралась. Экзамены сдаст и поступать в Челябинск поедет. Думаю, вряд ли вернётся потом. Там и зацепится. Ещё и родителей перетащит.
Мария присела на стул, обняв швабру и глядя задумчиво перед собой.
— Не вернётся, конечно, — пробормотала она. — Зачем ей вертаться?
…
В школе шли последние экзамены в выпускных классах.
Мария потопталась возле крыльца, но проходить внутрь здания не решилась. Присела рядом на лавочку под большим тополем.
Сердце стучало сильнее обычного.
Она давно забыла, что такое стеснительность. Но сейчас у неё даже ладошки от волнения взмокли.
И как начать разговор, она ещё не решила. То одни слова вертелись на языке, то другие.
Пошлют её, скорее всего, и правы будут.
Но промолчать и не заявить о себе и своих правах, она никак не могла.
Наконец, ученики друг за другом, по одному, по двое, и группами начали выходить из здания школы.
Мария выпрямилась, внимательно всматриваясь в лица.
Вскоре показалась Наташа. Она увлечённо обсуждала что-то с подружками, сбегая легко по ступенькам.
Но, увидев Марию, которая поднялась ей навстречу, приостановилась, вопросительно глядя на неё,
— Здравствуйте, — поздоровалась она машинально.
— Здравствуй, коли не шутишь.
— Вы ждёте кого-то?
— Тебя. Кого же ещё?
Наташа молча смотрела, не понимая, чего хочет от неё эта неприятная старая, не очень опрятная женщина.
— Пойдем, посидим где-нибудь в тишине, в тенёчке. Разговор есть серьёзный.
— Куда пойдём? Какой разговор? — Наташа начала озираться в поисках кого-то, с кем можно бы было сбежать от подозрительной бабки.
Но тут, словно почуяв неладное, на крыльце школы показалась Екатерина.
— В чём дело? Что происходит здесь? Наташа, иди сюда, — позвала она.
— Ну что ж, вместе может и лучше поговорить, — сказала Мария.
Екатерина спустилась, обняла дочь за плечи, рассматривая Марию.
— Что-то случилось?
В школьной жизни нередко приходилось решать конфликты между учениками, родителями, родителями и детьми.
И хоть обычно удавалось мирно разрулить ситуацию, приятного в этом было мало. Тем более неприятно, что у кого-то появились претензии к её дочери.
— Случилось, конечно, — ответила Мария. — Внучку свою вот нашла. — указала она на Наташу. — Давно искала, столько слёз пролила. А как увидела в магазине, так сердце и ёкнуло. Сразу узнала. Наша кровинушка. Копия моей дочки-то, Галиночки. Уж как страдает она все восемнадцать лет, как убивается! Болеет сильно. И я на старости лет, вся немощная, работать приходится, чтоб с голоду не загнуться. А помощи никакой ниоткуда.
— Что за небылицы вы тут рассказываете? Что вам надо? — перебила Екатерина её слёзные излияния.
— Я Мария Алёхина, мать Галины Алёхиной, у которой ты обманом выкрала мою внучку, Наташеньку, — всхлипнула она удивительно театрально. — Иди ко мне, деточка, к родной бабушке, обниму тебя, родненькая. Столько лет мечтала об этом! Столько искала!
— Давно нашли бы, если б искали. Что тут искать в трёх соснах, в нашем посёлке?
— Мам, что она говорит? Это правда? — Наташа стояла бледная, с пересохшими губами, едва переводя дыхание от таких невероятных откровений. — Я не родная вам с папой? Зачем? Почему вы сделали это?
— Господи, Наташенька, пойдем в класс, воды выпьешь, объясню всё, — Екатерина испугалась, глядя на дочь в таком состоянии. — Нельзя же так, что за люди… Ребенку, как обухом по голове. Пойдёмте в класс.
— Идите, а мне зачем? Я всё сказала. Идите, и думайте, как выкручиваться будете. Только права все на нашей стороне. Наша девка. И жить в родной семье должна, в нашей. Матери родной помогать, бабушке. Ишь, эксплуататоры!
— Что за бред, Господи! Вы пьяны?
— Сами родить не смогли, так чужое дитя выкрали, чтобы их содержало на старости лет. А вот это вот видели? — она показала кукишь. — Всё знаю, справки навела, рассказали добрые люди. Свидетели есть. Вы что думали? Всё шито-крыто?
— Мама! — Наташа заплакала, закрыла лицо руками и забежала в здание школы.
— Добровольно не вернёте ребенка, в суд пойдём. С судимостью из школы быстро выпрут. Сами знаете. Так что, лучше добровольно вертайте. А девка, если заупрямится, алименты будет выплачивать. Обязана родной матери и бабушке помогать, возраст пришёл, работать пора.
— Суд, значит суд. С вами я больше разговаривать не желаю.
Екатерина пошла догонять дочь.
…
Дело даже не дошло до суда. Юрист остудил пыл Марии, объяснив ей абсолютную законность удочерения и безосновательность требования алиментов.
Гораздо сложнее было успокоить Наташу, которая долго не могла прийти в себя после услышанного. Она чуть не завалила вступительные экзамены в институт.
Но, после долгого откровенного разговора с родителями, смогла наконец, собраться и сдать всё, как положено.
После ее поступления в институт, Екатерина с Олегом продали свою квартиру и родительский дом в поселке, добавили свои сбережения и переехали жить в Челябинск, боясь оставить Наташу одну в незнакомом городе.
— Мама, а бабушка как там одна в посёлке жить будет? — заволновалась Наташа. — Надо её тоже к нам сюда привезти.
Екатерина посмотрела настороженно, боясь предложить, о какой бабушке она говорит.
— Бабушка? — осторожно переспросила она.
— Ну да, она же мама твоя, ты сама не скучаешь?
Катя выдохнула и засмеялась.
— Скучаю, конечно. Заберём, не волнуйся. Вот она соберётся, настроится, и перевезём сюда. Чтобы больше и не возвращаться туда.
— Поскорее бы. Я тоже не хочу больше туда возвращаться.
— Уверена?
— Абсолютно.