никитаДом Ирины всегда был её тихой гаванью. Небольшой, но уютный, с крошечным садиком за окном, где даже в самые хмурые ноябрьские дни чувствовалось что-то живое, вечное. Ирина, в свои пятьдесят восемь, дорожила этим покоем больше всего на свете. Каждый уголок её дома дышал любовью и вниманием – вязаные салфетки на комоде, книги, аккуратно расставленные на полках, даже едва уловимый аромат сухоцветов, который сам по себе создавал атмосферу умиротворения. У нее не было своих детей, и, возможно, именно поэтому она так трепетно относилась к личному пространству, к каждой мелочи, которая делала её дом – ЕЁ домом.
Но эта идиллия, к сожалению, не всегда оставалась нетронутой. У Ирины была старшая сестра, Марина, на четыре года постарше. Марина, с её неуемной энергией и такой же неуемной верой в то, что мир вращается вокруг неё и её нужд, всегда была полной противоположностью Ирины. Она была яркой, шумной, и всегда, всегда находила причины, чтобы «сбросить» своих двоих чад – Егора, двенадцатилетнего верзилу с вечно недовольным лицом, и восьмилетнюю Аню, юркую и пронырливую девчонку с неиссякаемым запасом вопросов и… разрушительной энергии.
Каждый звонок от Марины начинался одинаково: с вежливого, но явно наигранного вопроса «Ириша, как дела, родная?», за которым тут же следовало бесцеремонное «Мне тут нужно отлучиться… не могла бы ты занять детей? Всего на пару часов! Мне к маникюрше, ты же понимаешь, ногти сами себя не сделают, а потом – надо же встретиться с Олегом, посидеть спокойно в кафе, обсудить кое-что…»
Ирина всегда понимала. Или, по крайней мере, делала вид, что понимает. До поры до времени. Сердце у нее было мягкое, отказать родной сестре, тем более детям… ну как тут? Они же племянники! А Марина всегда умела сыграть на струнах родственной привязанности, на чувстве долга. Она знала, что Ирина не сидит без дела – у неё было и свое хобби: уход за редкими фиалками, которые требовали деликатного полива и особого освещения; и общественная работа в местном совете ветеранов, и еженедельные встречи с лучшей подругой Людмилой. Но для Марины все это было пустой тратой времени, ведь Ирина «все равно дома сидит».
Так и начинался типичный день. Звонок Марины раздавался обычно в самый неподходящий момент. Вот, к примеру, прошлый вторник. Ирина только-только собиралась в поликлинику. Талончик к участковому она ждала две недели, спина беспокоила, давно пора было показаться врачу. А тут – звонок.
– Ириша! Привет! – голос Марины звучал нарочито бодро, слишком бодро, чтобы не скрывать за этим какую-то просьбу. – Как ты? Я тут на минуточку, забегалась, как всегда. Слушай, а ты сейчас дома?
Ирина на мгновение замешкалась. Знает же, что будет дальше. Но врать не умела, да и не хотела.
– Дома, Марина. Собираюсь к врачу. Спина что-то…
– Ой, ну какие врачи! – тут же перебила сестра, не дав Ирине договорить. – Ерунда это все! Тебе просто отдохнуть надо! А вот мне НАДО! Ну очень НАДО! Олег тут с утра мозг выносит, ему к вечеру отчет нужен, а у меня по его документам такой завал! Просто караул! А Егор с Анькой уже с ума меня свели, вот честно! Прямо вот сейчас к тебе их привезу, часов до пяти. Ты же не против? Тебе же не сложно, они спокойненькие такие… – и посыпалось это ее любимое «тебе же не сложно».
Ирина в этот момент сжала телефонную трубку до побеления костяшек. Спокойненькие? Егор, который только что научился играть на электрогитаре, подаренной ему отцом, и у которого, похоже, совершенно отсутствовало чувство ритма и меры. Аня, которая любила играть «в больницу», причем ее пациентами неизменно становились ирины фиалки, а «лекарствами» – вода из чайника и земля из цветочных горшков.
– Марина, я…
– Все, Иришка, спасибо огромное! Ты у меня такая золотая! Всегда выручаешь! – не дав ей и слова вставить, прощебетала сестра и повесила трубку.
Ирина медленно опустила телефон. К врачу она, конечно, не пошла. Куда там? От Егора и Ани требовалось бдительность, не меньшая, чем от хирурга во время операции. Егор первым делом включал телевизор на полную громкость, требуя мультики или, что еще хуже, свои оглушительные рок-группы. Аня, как пиявка, приклеивалась к Ирине, требуя внимания, чтения книг, игр, бесконечных перекусов. А самое главное – после их визитов дом Ирины превращался в поле боя. Разбросанные игрушки, крошки на диване, следы от грязной обуви на свежевымытом полу, а однажды – и это было незабываемо – разрисованные карандашами обои в прихожей.
Тогда Ирина еле сдержалась.
– Марина! – звонила она, едва племянники отбыли домой, оставив после себя настоящий шторм. – Егор с Аней обои в прихожей разрисовали! Представляешь?! Я же их только весной клеила, светлые такие…
– Ой, ну и что такого? – беззаботно ответила Марина. – Это же дети! Ты что, не знаешь? Они познают мир! Купишь новые. Я тебе денег дам, не волнуйся.
Конечно, никаких денег Марина так и не дала. Обои Ирина покупала на свою скромную пенсию, и клеила их сама, проклиная и бесцеремонность сестры, и свою мягкотелость.
Еще один случай. Настоящий нож в сердце. У Ирины была старинная ваза. Не антикварная, нет, но очень дорогая сердцу. Её подарила еще бабушка, много лет назад, в день совершеннолетия Ирины. Она стояла на видном месте, излучая теплоту воспоминаний. Ваза была из тончайшего хрусталя, с изящной позолотой. И вот, однажды, Марина в очередной раз привезла своих чад, якобы, на «пару часов», а сама, ссылаясь на «внезапный вызов» от ее «нового кавалера» Олега, исчезла до глубокого вечера. Егор, играя в «мяч в квартире» (назло Ирине, зная ее категорический запрет), каким-то образом умудрился запустить мяч прямо в бабушкину вазу. Звон разбившегося хрусталя до сих пор отзывался в ушах Ирины. Ваза разлетелась на тысячи мелких осколков. Сердце ее будто тоже раскололось на эти осколки.
Когда Марина приехала за детьми, она только равнодушно хмыкнула:
– Ой, ну ничего страшного! Анька же цела? И Егорка не поранился? Ваза – это ж всего лишь ваза! Купим новую. Что ты расстраиваешься?
И снова никакого сожаления, ни нотки искреннего сочувствия. И, конечно, никто так и не купил новую вазу. Ирина аккуратно собрала осколки, будто хоронила что-то очень личное. Ей было до боли обидно. Это было не просто потеря вазы. Это было пренебрежение её чувствами, её ценностями, её домом.
Как-то раз Ирина попыталась поговорить с сестрой мягко, по-сестрински, без упреков. За чашкой чая, в свой очередной приезд, Марина разливалась соловьем о своей непростой жизни, о том, как Олег её «не понимает», а дети «не слушаются».
– Знаешь, Мариночка, – начала Ирина осторожно, отхлебывая чай из своей любимой чашки, – я понимаю, что тебе тяжело… Но, может быть, мы как-то по-другому попробуем? Ну, то есть, заранее договариваться… не всегда же я могу…
Марина тут же скисла. Её лицо стало вытянутым и обиженным.
– Ой, Ира, ну вот ты всегда начинаешь! – раздраженно отмахнулась она. – Тебе-то чего тяжело? Сидишь себе дома, птичек кормишь. А у меня вон – бизнес, Олег, дети! Мне когда собой заниматься? А ты! Ты ведь моя сестра! Ты же должна меня понять, помочь! Кто, если не ты?
После таких разговоров Ирина всегда чувствовала себя выжатой как лимон, виноватой и мелкой. Ей казалось, что она какая-то неправильная сестра, раз смеет озвучивать свои потребности.
Но чаша терпения переполнялась. Капля за каплей.
Её лучшая подруга Людмила, бывшая коллега, с которой они проработали вместе всю жизнь, частенько приезжала к Ирине в гости, видела, что происходит, и всякий раз качала головой.
– Ира, ну сколько можно? – однажды спросила она, помогая Ирине собирать разбросанные Егором конструкторские детали. – Марина совсем на шею тебе села. Ты ведь человек, а не бесплатная прислуга. Она не ценит твоей доброты.
Ирина вздыхала.
– А что я могу, Люда? Родная ведь кровь… Куда она денется?
– Денется! – уверенно сказала Людмила. – Сама пусть научится со своими детьми справляться! Или ты так и будешь всю жизнь чужие хвосты расхлебывать? Ты подумай о себе! Спина, давление… Тебе ведь не шестнадцать, Ириша.
Слова Людмилы крепко западали Ирине в душу. Но все же, она не решалась. До определенного момента.
Приближался день рождения Людмилы. Шестьдесят пять! Юбилей! Подруги планировали это событие целый месяц. Ресторан, красивая музыка, все любимые Людочкины друзья и родня. Ирина так ждала этого вечера! Она купила себе новое платье – нежно-бирюзовое, с кружевом, которое очень освежало её. Даже решилась на новую стрижку, чтобы выглядеть на все сто. Она буквально порхала, готовясь к этому празднику. В пятницу, в день торжества, с утра сходила в салон, причесалась, сделала легкий макияж. Дома ее ждал вечер в тишине и приятном предвкушении. На душе было так легко и светло!
Телефонный звонок прозвучал в четыре часа дня. Это была Марина.
– Ириша! Привет! – голос её звучал необычно, в нем слышались нотки паники, но не истинного горя, а скорее – досады. – У нас тут ЧП! Егор с температурой! С самого утра! Аня совсем извелась, кричит, что Егорка умирает! А у меня… а у меня ведь запись на марафон… мы так давно его ждали с Олегом! Ну, ты же знаешь, фитнес, здоровая жизнь… А там такой важный тренер, его упустить никак нельзя! В общем, Ириша, ты должна нас выручить!
Ирина на мгновение потеряла дар речи. Ее новое платье висело на стуле, уже приготовленное. За окном шел дождь, но это не омрачало предстоящего вечера. Она представила, как будет стоять у Людочкиного столика, поздравляя ее, смеясь с подругами. А теперь – больной Егор, капризная Аня и отмененный праздник.
– Марина, но ведь у меня сегодня… – начала она, стараясь говорить спокойно, не выдавать подступающую дрожь. – У Люды день рождения. Я же тебе говорила!
– Ой, да какие там дни рождения! – взвизгнула Марина. – У меня ребенок с температурой! Ты что, мать родная, бессердечная?! Я ради тебя чем только не жертвовала! Ты мне так нужна! И потом, она же просто посидеть просит! Часика на два, на три!
– На два-три часа с больным Егором? – Ира чуть не рассмеялась от горечи. – Анька ведь тоже здесь будет. Марина, я не могу. У меня свои планы. И Люду подводить не хочу.
– Ну ты и эгоистка! – зашипела Марина. – Ну и ладно! Выходит, мне мои же дети важнее! А ты – гуляй!
И с этими словами Марина бросила трубку.
Ирина замерла. Сердце колотилось в висках. Руки слегка дрожали. С одной стороны, она чувствовала облегчение – наконец-то сказала «нет». С другой – страшное чувство вины накрыло её с головой. Разве так можно? Отказаться родной сестре в беде? Хотя… беда ли это? У Марины ведь есть муж – отец Егора. Почему он не может посидеть с сыном? Почему все сразу на неё, на Ирину?
Она поехала на юбилей. И Люда, увидев Ирину, сразу поняла: что-то не так. Слишком натянутая улыбка, глаза печальные.
– Что случилось, Ириш? – спросила подруга, когда они отошли в сторону.
Ирина рассказала. Люда покачала головой:
– Ну и правильно, что отказала. Хватит уже. Она у тебя совсем на голове сидит. Думает, ты безвольная, а ты просто добрая. Но всему есть предел.
Эти слова придали Ирине сил. Она решила, что назад дороги нет. Этот день рождения, испорченный лишь отчасти, стал для нее своеобразным Рубиконом.
На следующий день, в субботу, Ирина отдыхала. Никуда не торопилась, читала книгу в своем любимом кресле. Наслаждалась тишиной. Звонков от Марины не было. Ирина внутренне готовилась к тому, что сестра обиделась и теперь не позвонит. Ей было непривычно, но в то же время – спокойно.
Вдруг, без единого предупреждения, раздался звонок в дверь. Громкий, настойчивый, как будто кто-то долбил кулаком. Ирина вздрогнула. В ее двери никогда так не звонили. Сквозь стеклянную вставку она увидела знакомые силуэты. Марина, за ней – Егор, ковыряющий в носу, и Аня, держащая в руках плюшевого грязного зайца. Лицо Марины было непроницаемым, как будто ничего не произошло.
Ирина открыла дверь. В её груди все сжалось. Ну вот же, вот оно! Она так и знала!
– Иришка, привет! – выпалила Марина, пытаясь пройти в прихожую, как будто ничего вчера не произошло. – Мы тут просто зашли! Дети так по тебе соскучились! Давай, Егор, Аня, разувайтесь!
Егор сразу же рванул в гостиную, где стоял телевизор, даже не разуваясь, волоча за собой кроссовки. Аня начала требовать конфету.
Ирина сделала глубокий вдох. Сейчас или никогда. Руки её едва заметно дрогнули.
– Стоп! – громко, почти резко сказала она, отчего Марина вздрогнула и остановилась прямо на пороге. Дети тоже замерли, обернулись, почуяв неладное.
Марина посмотрела на сестру недоуменно, даже с легким высокомерием.
– Ты чего это, Ир? Вскочила как ужаленная!
– Я же просила тебя не привозить детей без предупреждения! – голос Ирины звучал твёрже, чем она сама ожидала. Она видела, как удивляется Марина, как глаза ее округляются. Она уже привыкла, что Ирина всегда подчиняется.
– Ой, ну подумаешь! – отмахнулась Марина, снова пытаясь просочиться внутрь. – Мы же просто повидаться! Тебе жалко, что ли? Родная ведь сестра, племянники!
Егор уже стоял у телевизора, вертел пультом, Аня канючила: «Тетя Ира, дай конфету! Ну, даааааай!»
В этот момент Ирина почувствовала, как внутри нее поднимается волна. Не просто раздражение, а что-то другое – глубинная, застарелая обида, которую она копила годами. Это была усталость от вечного жертвования собой, от безразличия, от неуважения к её жизни, к её личному пространству. От «тебе же не сложно» и «родная ведь сестра». Эта волна, словно цунами, поднималась из глубин ее души, сметая все прежние запреты и страхи.
Она выпрямилась, её обычно мягкий взгляд стал стальным. Её голос, сначала дрогнувший, теперь набрал силу.
– Я вам не нянька-прислуга! А дома у меня не детский сад! И хамства вашего больше терпеть не намерена! – слова вылетели из её груди, словно камни, и повисли в воздухе, звенящие и отрезвляющие.
Наступила тишина. Оглушительная. Егор замер с пультом в руках, Аня перестала ныть. Марина, казалось, превратилась в ледяную статую. Ее лицо исказилось от удивления, потом – от обиды, а затем – от злости.
– Да что ты себе позволяешь?! – закричала она, перейдя на визг. – Ты вообще одурела?! Мои дети – хамство?! Да кто ты такая, чтобы им такое говорить?!
– Я – хозяйка этого дома! – твердо ответила Ирина, делая шаг вперед, вынуждая сестру отступить на порог. – И я имею право решать, кто и когда будет в нем находиться! Ты годами пользовалась моей добротой! Думала, я не вижу, как ты на шею мне села?! Думала, что я вечная лошадь, которую можно погонять, как тебе угодно?!
– Ты… да ты просто завидуешь! – в ответ завизжала Марина, совершенно потеряв контроль. – Тебе одной сидится, никому не нужной! Вот и злишься! Да кому ты нужна, кроме меня и моих детей?! Всю жизнь одна кукуешь, могла бы и порадоваться, что у тебя племянники есть, а ты… Ты просто старая, одинокая, злая бабка!
Эти слова пронзили Ирину насквозь. Сердце сжалось от боли. Одинокая… злая бабка… Да, это было жестоко. Но одновременно с болью пришло и осознание: это конец. Конец старой, рабской модели отношений. Эти слова были последним гвоздем в крышку гроба ее терпения. Ирине больше нечего было терять.
– Вон отсюда! – сказала она. Тихо. Но настолько твердо, что Марина отшатнулась. – Я не пущу тебя и твоих детей в свой дом! И пока ты не научишься уважать меня и мои границы, можешь забыть дорогу сюда! Вон!
Марина, вся дрожащая от гнева и оскорбления, схватила ошарашенных детей и, не сказав ни слова, повернулась и бросилась прочь. Громкий стук захлопнувшейся двери сотряс весь дом.
Ирина осталась стоять посреди прихожей. Внутри все клокотало, будто буря утихла, оставив после себя шторм. Ей было больно. Очень. Слова Марины жалили, словно осы. «Одинокая… злая бабка». Но, странное дело, сквозь эту боль просачивалось и облегчение. Ощущение невероятной свободы. Будто с её плеч свалился огромный, неподъемный камень. Она наконец-то сказала то, что должна была сказать давным-давно. Она отстояла себя. Хоть и такой дорогой ценой.
Дни после ссоры тянулись бесконечно. Тишина в доме была непривычной, оглушительной. Ни звонков, ни визитов. Сначала Ирина нервничала, подходила к окну, вздрагивала от каждого шороха. Ей казалось, что Марина вот-вот позвонит, приедет, чтобы снова выяснять отношения, или, что хуже, извиниться, но с такой интонацией, что Ирине снова придется уступить. Но ничего не происходило.
Дни перетекли в недели. В жизни Ирины воцарился удивительный, незнакомый ей доселе покой. Она снова начала ухаживать за своими фиалками с удвоенным вниманием, читала книги до поздней ночи, пересматривала старые фотографии. Встречалась с Людмилой, и подруга поддерживала её, видя, как постепенно Ирина расцветает, сбрасывая с себя груз многолетней обиды.
– Ты выглядишь посвежевшей, Ириша, – говорила Людмила. – Моложе лет на десять.
– Просто я наконец-то дышу свободно, – отвечала Ирина. – Знаешь, это как будто цепь сбросила. Хоть и больно было, но теперь легко.
А тем временем Марина переживала свой личный ад. Она и подумать не могла, что Ирина, всегда такая безотказная, такая покладистая, вдруг взорвется. Её слова, особенно те, что Ирина сказала про «няньку-прислугу», глубоко ранили Марину. Как же так? Родная сестра! Кому она нужна теперь со своими детьми? Новый кавалер Олег оказался далеко не таким идеальным, каким она его представляла. Он морщился при виде Егора и Ани, постоянно жаловался, что они шумят, отвлекают его от работы, отдохнуть не дают. А уж про то, чтобы посидеть с ними, и речи не шло.
Марина, скрепя сердце, попыталась найти няню. Цены её шокировали. Молодая девушка, студентка, запрашивала столько, сколько Марина и не думала платить. Да и качество услуг оставляло желать лучшего. Однажды она пришла домой и застала детей одних, пока «няня» болтала по телефону со своим парнем на кухне, совершенно не обращая внимания на Егора и Аню, которые раскурочили бабушкин старый комод.
Другая няня, наоборот, была слишком строга, дети жаловались, плакали. Олег злился, что Марина не может найти общий язык ни с детьми, ни с прислугой.
«Как Ирина все это выносила? – неожиданно подумала Марина, с удивлением осознав, насколько легко ей было, когда все эти заботы брала на себя сестра. – И ведь не брала ни копейки! А я…»
Совесть впервые за много лет кольнула её. Марина вспомнила бабушкину вазу, которую она так легкомысленно списала со счетов. Разрисованные обои. Свои постоянные «ой, тебе же не сложно». В ее памяти всплывали моменты, когда Ирина, сгорбившись, вытирала грязные следы Егора или поправляла вырванные страницы из ее любимой книги. А она? Она лишь отмахивалась и кричала: «Это же дети!»
Время шло. Приближался день рождения их матери, пусть и давно почившей. Для Ирины это был святой день, они всегда собирались на кладбище, потом тихо сидели за поминальным столом, вспоминая добрые моменты. Марина тоже всегда приходила. Ирина гадала, что будет на этот раз. Неужели она не придет?
В назначенный день Ирина пришла на кладбище раньше обычного. Зажгла свечу, поставила любимые мамины гвоздики. Убрала засохшие листья.
Вскоре показалась Марина. Она шла одна, без детей. Её обычно громкий, самоуверенный шаг был каким-то неуверенным, словно она ступала по тонкому льду. Она тоже подошла к могиле, помолчала. Затем, будто набравшись храбрости, медленно повернулась к Ирине.
Её глаза были красными, припухшими. Она выглядела уставшей. И… невыносимо жалкой. Не было в ней прежней самоуверенности, той показной, едкой силы.
– Ириша, – голос Марины был тих, почти неслышен. Она опустила взгляд. – Я… я хотела сказать. Я была неправа. Очень неправа.
Ирина молчала, ждала. Внутри всё напряглось. Настоящее ли это раскаяние? Или очередная попытка манипуляции?
Марина сделала еще один шаг.
– Мне было очень тяжело без тебя. Правда. Я не понимала, какой это груз. Я… я вела себя отвратительно. И… и я сказала тебе очень много гадостей. Прости меня, Ириша. За всё. За вазу. За обои. За то, что я садилась тебе на шею. Я была слепая эгоистка.
Слезы медленно потекли по её щекам. Эти слезы были настоящими. И Ирина почувствовала, как её собственное сердце оттаивает. Боль ещё не ушла, но к ней примешивалось сочувствие. Сестра. Родная.
– Марина, – начала Ирина, – я… я не могу сказать, что мне не было больно. Очень больно. И твои слова… они засели глубоко.
– Я знаю, – тихо прошептала Марина. – Знаю. Мне ужасно стыдно.
Помолчали. Ветер шумел в кронах деревьев. Затем Ирина, сделав еще один глубокий вдох, заговорила:
– Я готова простить, Марина. Но только если мы договоримся. Помогать я буду, конечно. Ты ведь моя сестра. И племянников я люблю. Но когда я смогу и захочу, а не когда ты решишь. И по предварительной договоренности. И дети должны знать правила моего дома. Я не хочу, чтобы мой дом снова превратился в… в то, что было. И, пожалуйста, больше никогда не говори мне таких слов, как в тот день. Я не заслужила.
Марина подняла голову, на её лице появилось что-то похожее на надежду.
– Договорились, Ириша! Честное слово! Я все-все поняла! И детей я научу! И мы обязательно починим тебе обои!
Ирина кивнула. Это не было бурное, слезливое примирение с объятиями и уверениями в вечной любви. Это был новый договор. Договор между взрослыми женщинами, уставшими от конфликтов, но не готовыми терять родственные узы.
С тех пор прошло несколько месяцев. Отношения между сёстрами изменились. Они не стали такими близкими, как раньше, когда Марина могла позвонить в любой момент, чтобы пожаловаться на жизнь или «сбросить» детей. Нет, теперь все было по-другому. Более прохладно, но, как ни странно, намного честнее.
Марина стала звонить заранее. Не требовать, а спрашивать. «Ириша, а ты свободна в такую-то субботу? Мне очень нужно… Ты не занята?» И, если Ирина отказывала, ссылаясь на свои планы – поход в театр, встреча с подругами, занятия в саду – Марина принимала это без обид, с пониманием. Она сама начала решать свои проблемы, искать выход из ситуаций. Научилась планировать свое время и заботиться о детях без постоянной подстраховки сестры.
Дети тоже изменились. Или, по крайней мере, их поведение в доме Ирины. Они теперь разувались при входе, не включали громко телевизор, спрашивали разрешения, прежде чем взять что-то с полки. Аня даже принесла тете Ире самодельный рисунок, где нарисовала их троих – её, Егора и Ирину – держащихся за руки.
Однажды, когда Марина с детьми были в гостях, Ирина пила чай на кухне, а дети спокойно играли в соседней комнате. Егор что-то рисовал, Аня читала книжку, которую сама выбрала с полки Ирины. Смех их доносился, но это был тихий, спокойный смех. И никакого разрушения.
Марина, тоже сидевшая за столом, с грустью посмотрела на сестру.
– Знаешь, Ириша, – сказала она, размешивая сахар в чае. – Мне так стыдно за то, как я себя вела. И за те слова. Прости. Я действительно раньше ничего не ценила. Думала, что твоя доброта – это так, само собой разумеющееся.
Ирина лишь кивнула. Она давно уже простила Марину. Но прощать не значит забывать. Она вынесла урок, и он изменил её жизнь. Она, наконец-то, стала хозяйкой не только своего дома, но и своей жизни. И это было дороже всех родственных связей, что основаны на несправедливости.
Она чувствовала покой. Не тот обманчивый покой, что предварял очередной звонок от Марины, а настоящий. Выстраданный.