Валентина Петровна стояла в прихожей, раскрасневшаяся от злости, тыча пальцем в мою сторону. А я… я молчала. Просто стояла и смотрела на неё, сжимая в руке ту самую бумажку, которую нашла час назад за батареей в кладовке.
— Я выселю тебя из квартиры! — кричала свекровь.
— Чего молчишь-то? — завелась она пуще прежнего. — Думаешь, раз мой дурак-сын на тебе женился, так теперь тут хозяйка? Ха! Квартира-то моя, документы у меня!
Ну да, конечно. Документы у неё. Только вот… как бы это сказать поделикатнее… не все документы.
— Валентина Петровна, — говорю я тихо, — а вы уверены, что все документы у вас?
Она аж подскочила: — Что?! Ты что мне тут загадками говоришь? Конечно, все! Эта квартира после смерти свёкра мне досталась, я единственная наследница!
Ага, единственная. Вот только дедушка Михаил Степанович, царствие ему небесное, думал по-другому. И думал он грамотно — завещание написал, у нотариуса заверил. А эта… эта милая женщина его спрятала. От всех спрятала.
— Знаешь что, — продолжала она свою тираду, — завтра же идём к юристу, оформляем твоё выселение. Надоела ты мне, как… как занoзa под ногтем!
Я развернула бумагу. Почерк дедушки узнала бы из тысячи — мелкий, аккуратный. Он всегда так писал, помню ещё с детства Серёжи. Когда мы только встречаться начали, дедушка записочки внуку оставлял — «не забудь хлеб купить», «позвони Лене». А Лена — это я. Он меня сразу полюбил, не то что эта… мать его сына.
— Валентина Петровна, — повторяю я, — точно все документы видели?
— Да что ты ко мне пристала?! — орёт она уже в полный голос. — Какие ещё документы? Свидетельство о наследстве у меня на руках, больше ничего и не надо!
Хм. А вот и надо. Ой как надо.
— А завещание дедушки вы читали?
Лицо у неё изменилось. Сначала удивление, потом что-то похожее на… испуг?
— Какое завещание? Никакого завещания не было!
— Было, — говорю спокойно и показываю ей бумагу.
Она побледнела. Реально побледнела, как будто вся кровь из лица ушла.
— Где… где ты это взяла?
— Да там же, где вы и спрятали. За батареей в кладовке. Под половицей рассохшейся. Думали, никто не найдёт?
Валентина Петровна села на табуретку. Тяжело так села, будто ноги подкосились.
— Это… это подделка! — выдавила она из себя.
— Нет, — покачала я головой. — Это настоящее завещание вашего свёкра, Михаила Степановича Комарова. Написано собственноручно, дата стоит — двадцать третье мая две тысячи девятого года. За три месяца до смерти. И заверено нотариусом Светланой Викторовной Петуховой.
— Не может быть…
— Может. И вы это прекрасно знаете. Поэтому и спрятали завещание. Потому что там написано совсем не то, что вам хотелось бы.
Она молчала. Просто сидела и молчала, уставившись в пол.
А я читаю вслух:
— «Завещаю свою квартиру по адресу улица Гагарина, дом тридцать два, квартира пятьдесят восемь, внуку моему Сергею Анатольевичу Комарову. В случае его смерти квартира переходит его супруге Елене Александровне Комаровой…»
— Хватит! — крикнула свекровь.
— Нет, не хватит. Дальше интереснее: «Сыну моему Анатолию Михайловичу и его супруге Валентине Петровне оставляю денежный вклад в размере пятидесяти тысяч рублей в Сбербанке». Всё. Больше ничего. Даже мебель отдельно прописана — внуку.
Валентина Петровна подняла голову. Глаза злые-злые.
— И что теперь? Думаешь, победила?
— Я не думаю, Валентина Петровна. Я знаю. Знаю, что вы десять лет живёте в квартире, которая вам не принадлежит. Знаю, что обманули своего мужа, сказав ему, что завещания нет. Знаю, что получили наследство незаконно.
— Докажи!
— Легко. Сначала к нотариусу — Светлана Викторовна ещё работает, я уже звонила. Потом в суд. А там… там решим, кто кого выселяет.
Она вскочила с табуретки: — Ты… ты не посмеешь!
— Ещё как посмею. Знаете, что меня больше всего бесит? Не то, что вы нас обманули. Не то, что десять лет заставляли чувствовать себя иждивенцами. А то, что вы память дедушки предали. Он любил Серёжу. Хотел, чтобы у внука был свой дом. А вы… вы всё украли.
— Не украла! Не украла я ничего! Эта квартира должна была мне достаться! Я ухаживала за стариком, я супы ему варила, уколы делала!
— За деньги варили. Помню, как вы каждый месяц с дедушки за уход тысячи три сдирали. «Валя, дай на больницу», «Валя, дай на лекарства». А он давал, потому что добрый был. И наивный.
— Замолчи!
— Не замолчу! Знаете, что я завтра делаю? Иду к Светлане Викторовне, восстанавливаю все документы. Потом в суд подаю заявление о признании недействительным свидетельства о наследстве, которое вы получили. А послезавтра… послезавтра вы пакуете вещи.
Валентина Петровна стояла и трясла. Реально трясла, как осиновый лист.
— Лена, — сказала она вдруг другим голосом, — милая моя… Давай договоримся?
Ага, теперь «милая». Только что кричала, что выселит, а теперь «милая».
— О чём договариваться?
— Ну… квартира большая, трёхкомнатная. Можем пополам разделить. Тебе две комнаты, мне одну. И кухню по очереди.
Я засмеялась. Честно засмеялась.
— По-хорошему предлагаете? А где было «по-хорошему» десять лет назад? Где было «по-хорошему», когда вы нас каждый день попрекали куском хлеба?
— Лен, ну что ты… Мы же семья…
— Семья? Серьёзно? Семья — это когда в радости и в горе вместе. А вы что делали, когда у Серёжи плохие дела со здоровьем обнаружилась? Помните?
Она отвернулась.
— Помню я. Говорили: «Зачем деньги на лечение тратить? Всё равно помрёт». Это вы про своего сына говорили. Про своего родного сына.
— Я… я не так имела в виду…
— Именно так и имели. А когда он выздоровел, тогда сразу заговорили о том, что неплохо бы ремонт в квартире сделать. На наши деньги, конечно.
Валентина Петровна села обратно на табуретку. Плечи поникли.
— И что теперь будет со мной? Куда я пойду?
— А куда шли бы мы с Серёжей, если бы вы нас выселили? Вы об этом думали?
— Но у вас работа есть, вы молодые…
— Мне сорок три, Валентина Петровна. Не такая уж и молодая. И работа не ахти какая — в магазине продавцом. А у вас пенсия хорошая, плюс эти пятьдесят тысяч от деда. Крышу над головой найдёте.
Она заплакала. Сидит и плачет, как маленькая. Только я почему-то жалости не чувствую. Наоборот — такое облегчение, будто гора с плеч свалилась.
— Лен, — всхлипывает она, — может, хоть на какое-то время оставишь? Ну месяц, два… Пока я что-то придумаю?
Я подумала. Правда подумала.
— Знаете что, Валентина Петровна? Дедушка был человеком добрым. Злопамятным не был. Может, и я попробую таким же быть. Месяц даю. Один месяц, чтобы вы нашли себе жильё и съехали. Но с условием.
— С каким?
— Извинитесь перед Серёжей. При мне извинитесь за все эти годы. За каждое злое слово, за каждое унижение.
— Я… я подумаю…
— Не думайте. Либо извиняетесь сегодня же, либо завтра идём в суд и никакого месяца не будет.
Она вытерла глаза рукавом.
— А ты… ты точно не передумаешь? Может, всё-таки договоримся как-нибудь?
— Нет. Не договоримся. Десять лет я мечтала об этом дне. О том дне, когда правда выплывет наружу. И вот он наступил.
Валентина Петровна поднялась с табуретки, подошла к окну.
— Жестокая ты, Лена.
— Я справедливая, Валентина Петровна. И знаете что? Дедушка был прав. Он видел вас насквозь. Потому и завещание такое написал. Понимал, что с вами делать нельзя.
Вечером, когда Серёжа пришёл с работы, я показала ему завещание. Он долго молчал, читал и перечитывал.
— И как теперь быть? — спросил наконец.
— Как дедушка хотел, — ответила я. — Квартира наша. По закону и по справедливости.
А свекровь так и не извинилась. Ушла к себе в комнату, заперлась. Но ничего, месяц ещё впереди. Время есть подумать.
И завещание теперь у меня. В сейфе лежит, в банке. Больше никому и никогда его не спрятать.
