— Опять свои пироги печёшь, Валентина? Ты что, издеваешься? Этот запах по всему подъезду, сил никаких терпеть! — голос Нины Павловны с четвёртого этажа раздался, как только Валентина приоткрыла дверь своей квартиры.
— А что такого? Воскресенье сегодня, — Валентина поставила мусорное ведро у порога и выпрямилась, чувствуя, как напрягается спина.
— Такого! Нам, знаешь ли, каково? У меня пенсия — на хлеб с молоком, а тут твои пироги… Как будто нарочно всем нам нервы треплешь, — Нина Павловна отложила газету, которую держала в руках. — Запах на весь дом, аж в горле першит.
Из соседней квартиры выглянул Сергей Михайлович, грузный мужчина с вечно недовольным лицом.
— Правильно Нина говорит! Я вчера дочке звонил, просил помочь с лекарствами, а она только отмахнулась. А тут ещё этот запах… будто насмехаешься.
Валентина замерла с ведром в руках. За двадцать лет жизни в этом доме такого ещё не было. Каждое воскресенье она пекла пироги — с яблоками, с капустой, с картошкой — что найдётся. И никто никогда не жаловался. Наоборот, бывало, соседские дети забегали к ней, прослышав про свежую выпечку.
— Ты хоть форточку открывай, что ли, — буркнула Нина Павловна, возвращаясь к своей газете. — Не всем же так живётся, как тебе. У тебя сын московский деньги присылает, вот и балуешь себя. А мы тут…
Валентина медленно взяла ведро и спустилась вниз. Мысли путались. Разве можно так? Пироги, которые она пекла каждое воскресенье — это было не баловство. Это была… жизнь. После смерти Бориса, её мужа, пять лет назад, эти воскресные пироги были единственным, что связывало её с прошлым, с их семейными традициями.
Когда она вернулась в квартиру, запах яблочного пирога заполнял всю кухню. Таймер на плите показывал ещё пятнадцать минут. Валентина подошла к окну, распахнула форточку настежь. Апрельский воздух ворвался в кухню, смешиваясь с теплом и запахом корицы.
— Ишь, умники нашлись, — пробормотала она, опускаясь на табурет. — Раньше-то никому не мешало.
Валентина вспомнила, как мама учила её печь пироги. «Тесто должно отдохнуть, как человек после работы,» — говорила она. Лёгкие морщинки появлялись в уголках глаз, когда мама улыбалась, глядя, как маленькая Валя старательно раскатывает тесто.
Из духовки пахнуло ещё сильнее, когда она открыла дверцу. Золотистая корочка, румяные бока пирога… Нет, она не могла отказаться от этого. Это было бы предательством — и мамы, и себя.
А с другой стороны, разве можно каждое воскресенье вгонять соседей в тоску? Валентина поставила пирог на подоконник остывать. Мысль пришла неожиданно, когда она смотрела, как ветер колышет занавеску. Ветер разносит запахи… ветер разносит и возможности. Она нахмурилась, раздумывая.
Неожиданно в дверь позвонили. Валентина вздрогнула. На пороге стояла маленькая Алиса, внучка Марьи Степановны с первого этажа.
— Тётя Валя, а правда, что вы больше не будете печь пироги?
— Кто тебе такое сказал?
— Бабушка слышала, как Нина Павловна говорила, что вы теперь не будете, потому что все жалуются.
Валентина опустилась на корточки, глядя в глаза девочке.
— А ты что думаешь, Алисочка? Пахнет вкусно?
— Очень! — глаза девочки засияли. — Я каждое воскресенье жду, когда запахнет вашими пирогами. Бабушка говорит, что в детстве у неё тоже пахло так, когда мама пекла.
Валентина отрезала кусочек пирога на блюдце и протянула Алисе.
— Отнеси бабушке, скажи — от меня. Яблочный, с корицей.
Наблюдая, как девочка осторожно спускается по лестнице, Валентина почувствовала тревогу и радость одновременно. Радость — от того, что не только раздражение вызывали её пироги. Тревогу — от неожиданного открытия, что простая домашняя радость могла для кого-то стать источником горечи.
Вернувшись на кухню, она сняла с крючка старый передник — ещё мамин, с выцветшими васильками по краю. Вспомнилось, как после маминых похорон десять лет назад она нашла в шкафу коробку с рецептами, написанными выцветшими чернилами на пожелтевших листках. Тогда-то и возникла эта традиция — воскресные пироги. Сначала для мужа и сына, потом, когда Антон уехал в Москву, только для Бориса. А последние пять лет — для себя.
— Для себя, — повторила она вслух, будто пробуя слова на вкус. Разве можно винить её в этом?
Валентина присела к столу, разглаживая старую клеёнку. Пустая квартира отзывалась тишиной. Она не включала телевизор — не любила этот бубнёж в пустоте. Вместо этого воскресная выпечка наполняла дом уютом и смыслом.
Но, может, Нина Павловна права? Может, и вправду этот запах как соль на рану для тех, кому трудно? Валентина нахмурилась. Она хорошо помнила времена, когда и сама считала копейки. Когда Антошка был маленьким, а зарплаты Бориса на заводе едва хватало. Тогда воскресный пирог был редкой радостью, да и то чаще с картошкой, чем с яблоками.
Валентина посмотрела на часы — до вечера ещё долго. Она решительно открыла холодильник, достала остатки теста. К счастью, яблок ещё хватало — Антон привозил целый ящик в последний приезд.
— Ну и что же мне теперь с тобой делать, — проговорила она, глядя на тесто. — Может, и правда хватит себе пироги печь? В конце концов, одна живу. Фигуру только порчу.
В груди что-то сжалось. Нет, не для фигуры, и даже не для вкуса она пекла эти пироги. Каждый раз, раскатывая тесто, она словно разговаривала с мамой, с тётей Клавой, со всеми женщинами их рода, которые собирались на кухне в трудные и радостные времена, создавая маленькое чудо из муки и начинки.
Неожиданный стук в дверь прервал её размышления.
На пороге стояла Марья Степановна, бабушка Алисы, с тем самым блюдечком в руках.
— Валюша, чудо, а не пирог, — она прижала руку к груди. — Я не удержалась, прибежала сказать спасибо. И… извиниться.
— За что же, Марья Степановна? — удивилась Валентина, пропуская соседку в квартиру.
— За этих… ворчунов наших, — женщина тяжело опустилась на стул. — Нина-то с Сергеем — что с них взять? Оба одинокие, обозлённые на весь мир. А пироги твои… они же, как привет из прошлого. Из того времени, когда и горе было, да проще как-то.
Валентина молча налила чай в старую чашку с золотой каёмочкой — из тех, что берегла для гостей.
— Мне иногда кажется, — продолжала Марья Степановна, обхватывая чашку ладонями, — что запах твоих пирогов — как машина времени. Каждое воскресенье я на минутку возвращаюсь в детство, на кухню к своей маме.
— А вот Нина Павловна сказала, что мои пироги всем, как ножом по сердцу, — вздохнула Валентина. — Мол, я тут пирогами балуюсь, а у других пенсия — на хлеб с кефиром.
— И что же теперь, перестать печь? — возмутилась Марья Степановна. — Тогда и цветы на балконе не выращивай, и занавески кружевные не вешай — тоже ведь кому-то зависть!
Валентина задумчиво посмотрела в окно.
— Знаешь, а я, наверное, пеку, чтобы с прошлым разговаривать, — она провела рукой по скатерти. — Бориса нет, Антошка далеко… А с пирогами вроде и не одна.
— Вот и я о том же, — кивнула Марья Степановна. — Моя Алиска, между прочим, из-за твоих пирогов каждое воскресенье ко мне прибегает. «Бабушка, пошли к тебе, там пирогами пахнет!» А так бы с планшетом своим сидела.
В дверь снова позвонили. На пороге стоял Семён Аркадьевич, бывший учитель физики, живущий напротив.
— Валентина Петровна, — начал он с порога, теребя пуговицу на рубашке, — тут слух по дому пошёл, будто вы пироги печь перестаёте из-за этих… претензий. Я вот что сказать хотел… Не слушайте вы их!
— Да я ещё не решила, — растерялась Валентина.
Семён Аркадьевич шагнул в прихожую.
— А я, между прочим, специально форточку открываю в воскресенье, — смущённо произнёс он. — Чтоб запах к вам в квартиру попал. Знаете, супруга моя, Анна Викторовна, Царствие ей Небесное, тоже пекла по воскресеньям. И когда от вас пахнет, мне легче… будто она рядом.
— Заходите, Семён Аркадьевич, — Валентина посторонилась, пропуская его на кухню. — Чайку с нами?
Когда они втроём сидели за столом, снова раздался звонок. На пороге топталась маленькая Алиса.
— Тётя Валя, а к вам вся очередь стоит, — захихикала она. — Там ещё Виктор Семёныч пришёл, с пятого этажа. И Зоя Ивановна с собачкой. Говорят, вы перестаёте печь пироги, а они против.
Валентина выглянула в подъезд. Действительно, на лестнице стояли несколько соседей, смущённо переминаясь с ноги на ногу.
— Вот так номер, — пробормотала она, оглядывая неожиданное собрание. — Что же мне теперь с вами всеми делать?
— Придётся всех на кухню звать, — негромко сказала Марья Степановна. — Квартира-то маленькая, но для соседей места не жалко.
Через двадцать минут кухня Валентины была заполнена людьми. Кто-то сидел на стульях, кто-то стоял, прислонившись к стене. Алиса пристроилась на подоконнике, болтая ногами.
— Валюша, да ты пеки на здоровье! — размахивал руками Виктор Семёнович, пенсионер с пятого этажа. — Какое право они имеют указывать тебе, что делать в собственном доме?
— Но Нина Павловна права… отчасти, — задумчиво произнесла Валентина, нарезая пирог на всё новые и новые кусочки — гостей прибывало. — Запах-то на весь подъезд. И если кому-то тяжело…
— Так она сама вечно чем-то недовольна, — фыркнула Зоя Ивановна, гладя свою маленькую собачку. — То дети громко бегают, то музыка у кого-то играет. Всю жизнь на что-то жалуется!
— Но ведь пенсия у многих и правда крошечная, — Валентина покачала головой. — Я-то хоть от сына помощь имею…
— Да разве в деньгах дело? — вступил Семён Аркадьевич. — Эти пироги… они о другом напоминают. О том, что в жизни есть что-то, кроме проблем и нехваток. Что-то… человеческое, тёплое.
Дверной звонок прозвенел снова. Валентина с трудом протиснулась через заполненную прихожую. На пороге стояла Нина Павловна, красная от смущения.
— Я это… по поводу утреннего, — она не смотрела в глаза. — Весь подъезд, гляжу, к тебе сбежался. Думала, пожар случился.
— Нет, Нина, — мягко ответила Валентина, — не пожар. Заходи, если хочешь. У меня от пирога уже почти ничего не осталось, но чаю налью.
— Зачем мне твой чай? — огрызнулась Нина Павловна, но в прихожую всё-таки вошла. — Я вообще… сказать хотела… пеки, если хочется. Только форточку открывай.
На кухне повисла тишина, когда они вошли. Алиса соскочила с подоконника:
— А тётя Валя говорит, что перестаёт печь пироги из-за вас!
— Алиса! — одёрнула внучку Марья Степановна.
Нина Павловна поджала губы:
— Так тебе лишь бы на меня всё свалить. Я только сказала, что… — она осеклась, увидев столько лиц, обращённых к ней. — Ладно, что уж там. Да, сказала. Потому что каждый раз, как пахнет этими пирогами, вспоминаю, как в девяностые голодали. Как дочка просила пирожок, а у меня только макароны варёные. И сейчас… дочка в Канаде, внуков вижу только по скайпу, а запах этот… напоминает обо всём.
На кухне стало совсем тихо. Только тикали часы на стене да шумел холодильник.
— Вот-вот, — неожиданно кивнул Виктор Семёнович. — И мне тоже напоминает. Только не о плохом, а о хорошем. О том, каким был мир, когда моя Надежда пекла… Каждое воскресенье, как заведённая.
— Слышишь, Валя? — Зоя Ивановна погладила её по руке. — Твои пироги — это память. У каждого своя, но память. Ты уж не бросай это дело.
— Только я вот что подумала, — медленно произнесла Валентина, глядя куда-то сквозь окно. — Может, не стоит только для себя печь?
— То есть? — не поняла Марья Степановна.
Валентина обвела взглядом кухню, заполненную соседями:
— Может, будем вместе чаёвничать? По воскресеньям. У кого что есть — кто пирог, кто варенье, кто просто байки травить.
— Это что же, посиделки устраивать? — хмыкнула Нина Павловна, но как-то без прежней резкости. — В наше-то время?
— А что такого? — пожал плечами Семён Аркадьевич. — Раньше так и жили. Соседи — почти родня.
Алиса, которая тихонько подбиралась к последнему кусочку пирога, вдруг воскликнула:
— Бабушка, а можно я тоже приду? Я умею салфетки красиво складывать!
— Детей не хватало ещё тут, — буркнула Нина Павловна, но осеклась под взглядом Семёна Аркадьевича.
— Всем места хватит, — твёрдо сказала Валентина. — И детям, и взрослым.
На кухне стало шумно. Зоя Ивановна предлагала принести свой знаменитый компот, Виктор Семёнович вспомнил про шахматы. Даже Сергей Михайлович, которого кто-то успел позвать, пробасил из прихожей:
— А я могу патефон принести. Старый, ещё отцовский. И пластинки есть, довоенные.
Нина Павловна стояла у стены, наблюдая за всей этой суетой. Марья Степановна потянула Валентину за рукав:
— Глянь-ка на нашу ворчунью. Никак оттаивает?
Валентина улыбнулась, заметив, как Нина Павловна украдкой смахнула что-то с щеки.
— Нина, — тихо позвала она, подходя ближе. — Я каждую неделю яблоки от сына получаю, девать некуда. Может, научишь меня свои знаменитые оладьи делать? Я про них от Марьи Степановны столько раз слышала.
— Ещё чего! Будто я тебя учить буду, — фыркнула Нина Павловна, но голос её дрогнул. — Но если хочешь… я могу рецепт дать. И показать, конечно. Там секрет есть… корица и мускатный орех, не как у всех.
Вечером, когда соседи разошлись, Валентина открыла окно настежь. Апрельский воздух ворвался в кухню, унося с собой последние запахи пирога. На столе остались чашки, блюдца — завтра придётся перемыть гору посуды. Но впервые за долгое время эта мысль не вызывала усталости.
На следующее воскресенье они собрались снова — принесли кто что мог. Нина Павловна действительно пришла первой, с кульком муки и стопкой старых газет, чтобы застелить стол для раскатки теста.
— Ты не так делаешь, — ворчала она, показывая, как правильно вымешивать тесто. — Это тебе не магазинная выпечка, тут душа нужна.
А ещё через неделю соседи притащили старый раздвижной стол с антресолей Семёна Аркадьевича — кухня Валентины стала тесна для всех желающих.
По подъезду теперь каждое воскресенье разливался запах свежей выпечки — но никто больше не жаловался. Потому что это был уже не просто запах пирогов. Это был запах дома — настоящего, общего, где никто не оставался один на один со своими воспоминаниями.
Однажды утром Валентина нашла у своей двери маленький бумажный пакет. Внутри лежали румяные яблоки и записка, написанная неровным почерком: «Из Канады привезли. Дочка прислала. На пирог хватит. Нина.»
Валентина улыбнулась, прижимая пакет к груди. Кто бы мог подумать, что запах её одиноких воскресных пирогов превратится в это — тепло, которое больше не нужно держать взаперти.
