Валентина стояла посреди кабинета Юрия, сжимая в руках тряпку. Полки, заваленные старыми журналами, пахли пылью и чем-то кислым, как забытый чай в кружке. Завтра Юрию стукнет шестьдесят шесть, и она решила: пора привести его берлогу в порядок. «Сюрприз будет», — подумала она, хотя в груди кольнуло.
Последние годы он всё чаще запирался здесь, а она привыкла не лезть. Но сегодня — особый случай.
— Ну, с чего начать? — пробормотала она, оглядывая хаос. — Это ж не кабинет, а склад какой-то!
Она начала с книжного шкафа, перекладывая пожелтевшие справочники. Потом добралась до стола. Ящики открывались с трудом, скрипели, как старые кости. В верхних — ничего интересного: счета, квитанции, пара ручек без колпачков. Но нижний ящик не поддавался. Валентина потянула сильнее, и он с треском выскочил, вывалив на пол кипу бумаг.
— Господи, Юра, что ты тут прячешь? — хмыкнула она, собирая листы. Но смех застрял в горле, когда она взглянула на верхний документ. Это был банковский перевод. Сумма — сто тысяч рублей. Получатель — некая Ирина Ковалёва. Дата — три месяца назад. Валентина нахмурилась. Имя ей ничего не говорило. Она перебрала другие бумаги: ещё переводы, все на ту же Ирину. А потом — письмо. Старое, на тонкой бумаге, с выцветшими чернилами.
«Юра, я знаю, ты не хотел этого, но он твой. Ему уже два года. Я не прошу многого, только помоги».
Валентина замерла. Руки задрожали, бумага выскользнула. Она подняла ещё одно письмо, потом ещё. В каждом — та же история: женщина, ребёнок, просьбы.
Последний перевод был датирован прошлой неделей. И внизу — приписка от руки: «Саше на день рождения, 10 лет».
— Десять лет? — прошептала она. — Какой Саша? Что за бред?
Она рухнула на стул, чувствуя, как пол уходит из-под ног. В голове закружились обрывки: командировки Юрия, его отговорки, вечное «не лезь, Валя, это работа». Она всегда верила. Всегда. А теперь перед ней лежала папка, которая кричала: всё, что она знала о муже, — ложь.
— Это ошибка, — сказала она вслух, но голос дрожал. — Он бы не смог. Не Юра.
Она сидела, глядя на бумаги, пока за окном не стемнело. В груди рос ком — то ли злость, то ли страх. Она хотела сжечь эти листы, но вместо этого аккуратно сложила их обратно в папку. Завтра она спросит. Прямо. А пока — ни слова. Только бы не расплакаться.
Ночью Валентина не спала. Лежала, глядя в потолок, пока Юрий посапывал
рядом. Его храп, такой привычный, теперь казался чужим.
Она вспоминала всё: как он задерживался «на совещаниях», как отмахивался от её вопросов, как однажды, лет восемь назад, вернулся из поездки с таким лицом, будто потерял что-то важное. Тогда она решила: устал. Теперь всё складывалось, как пазл, которого она не хотела видеть.
Утром она готовила завтрак, а руки сами делали лишнее — то кофе перельёт, то хлеб уронит. Юрий вошёл, буркнул «доброе» и уткнулся в телефон. Валентина смотрела на его лысину, на морщины у глаз и думала: «Кто ты вообще?»
— Юр, — начала она, стараясь, чтобы голос не выдал. — Я вчера в кабинете убиралась.
Он замер, ложка с кашей повисла в воздухе.
— Зачем? — спросил он, не глядя. — Я же просил не трогать.
— Хотела сюрприз, — она выдавила улыбку. — Нашла там бумаги. Странные.
— Какие ещё бумаги? — он наконец посмотрел на неё, и в его глазах мелькнуло что-то острое, как лезвие.
— Переводы. На какую-то Ирину. И письма, — она сделала паузу, наблюдая. — Про мальчика. Сашу.
Юрий кашлянул, отложил ложку. Лицо стало каменным.
— Ты что, в моих вещах рылась? — голос его был тихим, но в нём звенела угроза.
— Я убиралась, Юра! — она вскочила, не выдержав. — Это мой дом! А ты… ты кто? Кто эта Ирина? Кто этот ребёнок?
— Не ори, — он встал, отодвинув стул. — Это не твоё дело. Ошибка. Старая история. Забудь.
— Ошибка? — она шагнула к нему, чувствуя, как гнев вытесняет страх. — Восемь лет переводов — это ошибка? У тебя сын, Юра? Сын?!
Он молчал, глядя в пол. А потом сказал, почти шёпотом:
— Я не хотел, чтобы ты знала.
Валентина отступила, как от удара. Она ждала криков, оправданий, чего угодно — но не этого. Не этой холодной правды, брошенной, как кость собаке.
— Как ты мог? — её голос сорвался. — Все эти годы… я для тебя кто была? Прислуга? Дура?
— Валя, хватит, — он махнул рукой, будто отгоняя муху. — Не драматизируй. Это ничего не меняет.
— Не меняет? — она засмеялась, и смех вышел горьким, как лекарство. — Ты мне жизнь украл, Юра. А теперь — «не меняет»?
Она выбежала из кухни, хлопнув дверью. В спальне упала на кровать, уткнувшись в подушку. Слёзы не шли — только пустота. Она не знала, что делать. Но знала одно: так больше нельзя.
Валентина сидела на диване, сжимая телефон.
Пальцы дрожали, пока она набирала номер Лены. Дочь ответила сразу, голос бодрый, с лёгкой хрипотцой — как всегда после утреннего кофе.
— Мам, ты чего так рано? — спросила Лена. — Всё в порядке?
— Нет, Леночка, не в порядке, — Валентина сглотнула. — Приезжай. Пожалуйста.
Через час Лена уже была у порога. Волосы растрёпаны, в руках сумка с ключами и какой-то булкой, которую она, видимо, схватила по дороге. Валентина обняла её, и тут слёзы наконец прорвались — горячие, тяжёлые, как дождь после долгой засухи.
— Мам, ты меня пугаешь, — Лена отстранилась, глядя в её лицо. — Что случилось?
— У твоего отца… сын, — выдавила Валентина. — Десять лет мальчику. И женщина. Ирина какая-то. Я нашла бумаги.
Лена замерла, потом медленно опустилась на стул. Её лицо, обычно такое открытое, стало чужим — смесь удивления и чего-то ещё. Валентина ждала крика, но дочь только тихо спросила:
— Ты уверена?
— Уверена? — Валентина фыркнула, и в этом звуке было столько боли, что Лена вздрогнула. — Переводы, письма, даты… Он сам признался. Частично. Сказал, ошибка молодости.
— Молодости? — Лена вскочила, глаза загорелись. — Ему шестьдесят шесть, мам! Какая молодость? Он что, в пятьдесят с лишним решил завести хобби?!
Валентина невольно улыбнулась — горькой, кривой улыбкой. Лена всегда умела сказать то, что она сама боялась озвучить. Но смех быстро угас.
— Я не знаю, что делать, — призналась она. — Всё рушится. Я думала, мы партнёры. А он… он даже не извинился.
Лена подошла, обняла её за плечи. Тепло дочери было единственным, что держало Валентину на плаву.
— Я подозревала, — вдруг сказала Лена, и Валентина отшатнулась.
— Что? Ты знала?
— Не знала, — Лена покачала головой. — Но чувствовала. Он странный стал. Отстранённый. Помнишь, как он на мой день рождения опоздал? Сказал, пробки. А я видела, как он в тот день из другого города приехал. Не сказала тебе — не хотела лезть.
— Почему ты молчала? — Валентина смотрела на неё, чувствуя, как в груди снова растёт ком.
— Боялась, — Лена отвела взгляд. — Думала, ошибаюсь. Но теперь… Мам, ты не должна это терпеть.
— А что я должна? — голос Валентины сорвался на крик. — Простить? Забыть? Жить с ним, зная, что он меня предал?
— Уйти, — тихо сказала Лена. — Ты заслуживаешь большего.
Слова дочери повисли в воздухе, как звонкий удар колокола. Валентина молчала. Уйти? В шестьдесят два? После сорока лет брака? Это звучало безумно. Но мысль уже засела в голове, как заноза.
Два дня Валентина ходила как тень.
Юрий делал вид, что ничего не случилось: завтракал, листал газету, уходил в свой кабинет. Её это бесило. Как он мог быть таким спокойным, когда её мир разлетелся на куски? На третий день она решилась.
— Юра, нам надо поговорить, — сказала она, стоя в дверях кухни.
Он поднял глаза от тарелки, вздохнул.
— Опять? Я же сказал, это не твоё дело.
— Не моё? — она шагнула вперёд, голос задрожал от ярости. — Ты мне жизнь сломал, а я должна молчать? Кто она? Кто этот ребёнок?
Юрий откинулся на стуле, скрестив руки.
— Это было давно, Валя. Ошибка. Я не хотел тебя ранить.
— Не хотел ранить? — она засмеялась, и смех вышел резким, как треск стекла. — Ты восемь лет деньги отправлял! Восемь! Это что, случайность?
— Я обязан был, — он повысил голос. — Там ребёнок. Мой. Я не мог бросить.
— А меня мог? — она ударила кулаком по столу, посуда звякнула. — Меня, которая тебе всё отдала? Я карьеру бросила, Юра! Ради тебя! А ты… ты мне врал в лицо!
Он встал, подошёл к окну. Молчание тянулось, тяжёлое, как мокрый снег.
— Я не хотел развода, — наконец сказал он. — Мы можем жить как раньше.
— Как раньше? — она смотрела на него, не веря ушам. — Ты серьёзно? После всего?
— А что ты хочешь? — он повернулся, в глазах мелькнул вызов. — Уйти? В твои годы? Куда ты пойдёшь?
Эти слова ударили, как пощёчина. Валентина задохнулась. Он смотрел на неё с лёгкой усмешкой, будто она была ребёнком, который капризничает из-за пустяка. И в этот момент что-то щёлкнуло. Она выпрямилась.
— Я подаю на развод, — сказала она твёрдо. — Хватит.
Юрий побледнел.
— Ты не сделаешь этого, — бросил он. — Ты без меня никто.
— Посмотрим, — она развернулась и вышла, чувствуя, как сердце колотится. Впервые за годы она не боялась его слов. Впервые она знала, чего хочет.
Валентина сидела в комнате Лены, глядя, как дочь складывает её вещи в чемодан. За окном моросил дождь, капли стучали по стеклу, как нетерпеливые пальцы. Она подала документы на развод вчера, и теперь каждая минута в этом доме казалась ей вечностью.
— Мам, ты точно уверена? — Лена подняла голову, держа в руках старую кофту Валентины. — Ещё не поздно передумать.
— Передумать? — Валентина усмехнулась, но в голосе сквозила горечь. — И что мне делать? Сидеть с ним за одним столом, зная, что он мне в лицо врал? Нет уж, Леночка. Хватит.
Лена кивнула, аккуратно уложив кофту. Её движения были быстрыми, но в глазах мелькала тревога.
— А папа что? — спросила она, не глядя. — Молчит?
— Молчит, — Валентина пожала плечами. — Вчера бурчал что-то про «не глупи», а сегодня будто меня нет. Заперся в кабинете, как всегда.
— Как всегда, — повторила Лена с сарказмом. — Ну конечно. Он же мастер прятаться. Даже от самого себя.
Валентина посмотрела на дочь и вдруг подумала: как же они разные с Юрием. Лена — живая, открытая, готовая рвать и метать за правду. А Юрий… Юрий — как старый сейф: закрыт на все замки, и что внутри — не угадаешь.
Она вспомнила его слова: «Ты без меня никто». Они жгли, но уже не так сильно. Может, он прав? Может, в шестьдесят два поздно всё менять? Но потом она взглянула на Лену — и сомнения ушли.
— Я справлюсь, — сказала она, больше для себя, чем для дочери. — Докажу ему. И себе.
Лена улыбнулась, впервые за день по-настоящему.
— Вот это моя мама, — сказала она. — А то я уж думала, ты совсем раскисла.
Вечером Юрий всё-таки вышел из кабинета. Валентина стояла у плиты, механически помешивая суп. Он кашлянул, будто хотел привлечь внимание.
— Валя, — начал он, и голос его был непривычно мягким. — Давай поговорим. Без криков.
Она обернулась, сжимая ложку так, что костяшки побелели.
— О чём? — бросила она. — О твоей Ирине? Или о том, как ты меня за дуру держал?
— Я не хочу развода, — он шагнул ближе. — Мы сорок лет вместе. Это что, ничего не значит?
— Сорок лет? — она резко повернулась, глаза сверкнули. — Это я сорок лет тебе верила! А ты? Ты где был эти сорок лет? С кем?
— Я ошибся, — он развёл руками, и в этом жесте было что-то театральное. — Но я же не ушёл. Я здесь. С тобой.
— Здесь? — она засмеялась, и смех вышел громким, почти истеричным. — Ты мне деньги из-под носа таскал, Юра! На своего Сашу! А я штопала твои носки и думала, что мы — семья!
Он открыл рот, но ничего не сказал. А Валентина вдруг поняла: он не изменится. Никогда. И эта мысль, такая простая, дала ей странное облегчение.
— Я уезжаю к Лене, — сказала она. — А потом — как суд решит.
Юрий смотрел на неё, и в его глазах мелькнул страх. Настоящий. Но Валентина уже отвернулась. Ей было всё равно.
Судебное заседание тянулось бесконечно. Валентина сидела на деревянной скамье, сжимая сумочку, пока адвокат что-то бубнил про раздел имущества. Юрий сидел напротив, в старом костюме, который она когда-то ему нагладила. Он выглядел меньше, чем обычно, — сгорбленный, с потухшим взглядом. Она поймала себя на том, что ждёт от него хоть слова, хоть взгляда. Но он молчал.
— Вы уверены в своём решении, Валентина Петровна? — спросил судья, глядя поверх очков.
— Уверена, — ответила она, и голос не дрогнул. — Я хочу развод.
Юрий вдруг встал. Все повернулись к нему, даже адвокат замолчал.
— Валя, — сказал он, и в голосе было что-то надломленное. — Не надо. Мы можем всё исправить. Я… я прошу.
Она посмотрела на него — долго, будто впервые видела. Исправить? После всего? Она вспомнила письма, переводы, его холодное «не твоё дело». И вдруг ей стало смешно. Неужели он думает, что она такая слабая? Что побежит обратно, стоит ему только попросить?
— Исправить? — она встала, глядя ему в глаза. — А что ты исправишь, Юра? Время? Ложь? Или своего сына, которому десять лет, а я о нём вчера узнала?
В зале повисла тишина. Судья кашлянул, но Валентина не остановилась.
— Ты думаешь, я останусь, потому что мне некуда идти? — голос её стал громче. — Так вот, Юра, я найду куда. А ты живи со своей правдой. Один.
Она села, чувствуя, как дрожат руки. Юрий опустился обратно, лицо его стало серым. Адвокат продолжил говорить, но Валентина уже не слушала. Она знала: это конец.
Когда заседание закончилось, она вышла на улицу. Дождь прекратился, воздух пах сыростью и свободой. Она сделала глубокий вдох, и тут Лена тронула её за плечо.
— Мам, ты молодец, — сказала дочь. — Я горжусь.
Валентина улыбнулась, но улыбка вышла кривой. Она ещё не привыкла к этому чувству — смеси боли и облегчения. Они пошли к машине, и вдруг она заметила женщину у входа в суд. Молодую, с тёмными волосами. Рядом — мальчик. Худенький, с большими глазами. Он был так похож на Юрия в молодости, что у Валентины перехватило дыхание.
— Это она? — шепнула Лена, сжав её руку.
— Не знаю, — ответила Валентина. — И не хочу знать.
Она отвернулась и пошла дальше. Пусть Юрий разбирается. Её это больше не касалось.
Валентина стояла в маленькой квартире, которую сняла через неделю после суда. Комната пахла свежей краской и немного плесенью — старый дом в тихом районе, подальше от того места, где она провела почти всю жизнь.
Мебели почти не было: кровать, стол, пара стульев. Чемодан с вещами лежал неразобранным у стены. Она смотрела на голые стены и думала: «Это теперь мой дом». Впервые за сорок лет — только её.
— Мам, ты уверена, что не хочешь пожить у меня? — Лена стояла в дверях, держа в руках коробку с посудой. — Тут как-то… пусто.
— Пусто — это хорошо, — ответила Валентина, глядя в окно. За стеклом качались ветки тополя, мокрые после дождя. — Я сама наполню. По-своему.
Лена поставила коробку на пол, подошла к матери. Её лицо было серьёзным, почти строгим.
— Ты не жалеешь? — спросила она тихо. — Ну, что ушла?
Валентина задумалась. Жалеет ли она? Были моменты, когда она просыпалась ночью, и рука тянулась к пустой половине кровати. Были минуты, когда она ловила себя на мысли: «А вдруг он прав? Вдруг я не справлюсь?» Но потом она вспоминала его холодные глаза, его «ты без меня никто» — и сомнения растворялись.
— Нет, Леночка, — сказала она наконец. — Жалею только, что раньше не ушла.
Дочь кивнула, будто ждала этого ответа. Они молча распаковывали вещи: старый чайник, несколько тарелок, фотографию Лены в рамке. Валентина вдруг остановилась, держа в руках маленькую статуэтку — танцующую девушку из фарфора. Юрий подарил её на какой-то юбилей. Она хотела выбросить, но передумала. Пусть стоит. Как напоминание.
Через пару дней Лена уговорила её записаться на курсы флористики. Валентина сначала отмахнулась — мол, куда мне в мои годы цветочки крутить? Но дочь настояла.
— Мам, ты же любишь цветы, — сказала Лена. — Помнишь, как ты клумбы на даче разводила? Попробуй. Хуже не будет.
И Валентина пошла. В первый день она сидела в классе, среди женщин помоложе, и чувствовала себя не в своей тарелке. Но когда ей дали в руки ножницы и гортензии, что-то щёлкнуло. Пальцы, привыкшие штопать и стирать, вдруг ожили. Она сделала свой первый букет — неуклюжий, но живой. Преподаватель, сухонькая женщина с острым взглядом, похвалила:
— У вас талант, Валентина Петровна. Чувствуется душа.
Валентина улыбнулась — впервые за месяцы по-настоящему. Душа. Может, она и правда ещё жива?
Прошёл месяц.
Валентина сидела на балконе своей квартирки, глядя на закат. В руках — чашка травяного чая, на столе — свежий букет из ромашек и лаванды, который она собрала сама. Курсы стали её отдушиной: трижды в неделю она училась плести венки, составлять композиции, разбираться в цветах. Её руки, огрубевшие от домашних дел, теперь пахли зеленью и землёй. Она даже начала зарабатывать — соседка заказала букет на свадьбу дочери, а потом ещё одна знакомая попросила украсить стол. Мелочь, но для Валентины это было как чудо.
Лена заезжала почти каждый день. Иногда привозила еду, иногда — новости. Юрий, по её словам, звонил пару раз, пытался что-то объяснить, но Лена обрывала разговор.
— Он не меняется, мам, — сказала она однажды, сидя на кухне. — Всё тот же. Думает, что все вокруг виноваты, кроме него.
— Пусть думает, — ответила Валентина, помешивая суп. — Мне уже всё равно.
И это была правда. Юрий стал для неё как старый фильм — знакомый, но далёкий. Она больше не злилась. Не боялась. Просто жила.
А потом подруги с курсов позвали её в поездку. Италия, неделя у моря. Валентина сначала отказалась — дорого, страшно, да и куда ей, старухе? Но Лена настояла:
— Мам, ты всю жизнь дома сидела. Поезжай. Ты это заслужила.
И она поехала. В самолёте сердце колотилось, как у девчонки, но когда она ступила на итальянскую землю, страх ушёл. Море было синим, как в мечтах, а воздух пах солью и цветами. Она бродила по узким улочкам, ела мороженое, смеялась с подругами над своими неловкими попытками говорить по-итальянски. Впервые за годы она чувствовала себя лёгкой. Свободной.
Вернувшись, она поставила на стол открытку с видом Флоренции. Рядом — новый букет. Она смотрела на них и думала: «Вот оно, моё». Не Юрий, не старый дом, не прошлое. Её жизнь. Её выбор.
— Я справилась, — сказала она тихо, будто пробуя слова на вкус. И улыбнулась.
