Эх, сколько же раз я слышала это слово — «доверие»! С ним мы строим дом, рожаем детей, встречаем старость. А разрушить? Ох, разрушить его можно одним небрежным словом, одним взглядом исподтишка, одной фразой, случайно подслушанной в соседней комнате. Казалось бы, такая мелочь, пустяк! А вот попробуй потом склеить осколки. И склеишь, быть может, но трещины-то останутся. Навсегда.
Вот так, запросто, одной летней июльской субботой, рухнул мой привычный мирок. Стеклянный, хрупкий. До того дня я была уверена, что наша семья – я, Сергей, наши уже взрослые, но такие ещё любимые дети, и даже его мама, Лидия Ивановна, – это такое надёжное убежище от всех невзгод. Тридцать два года как-никак вместе с Сергеем! Дом — полная чаша. Дети выросли умными, самостоятельными. Свекровь… ну, свекровь она и есть свекровь, со своими причудами, но всегда «для блага семьи», как она сама любила повторять. Я даже привыкла к ее легкой гиперопеке, к бесконечным советам, коронным фразам: «Я же плохого не посоветую, Настенька!» или «В моем-то возрасте знаешь, как лучше». Мы даже жили по соседству, в двух шагах друг от друга, и, в общем, неплохо ладили. Справлялись со всеми мелкими бытовыми штормами, не говоря уже о крупных. Как я думала справлялись.
Тот день был особенным. Солнце припекало так, что даже жасмин во дворе у Лидии Ивановны приуныл, склонив свои тяжёлые, благоухающие ветви. Но я жару не замечала — вся была поглощена «боевой задачей». Мы с Лидией Ивановной затеяли глобальную консервацию. От абрикосов, как вы понимаете, никуда не деться, лето ведь. Бабушка Зина, наша соседка, подарила огромный тазик, прямо с дерева. Так что, вот уже который час, мы по локоть в сладком сиропе. От кухни шёл невероятный аромат — абрикосовое варенье, кажется, способно перекрыть даже запах скошенной травы. Лидия Ивановна, придирчиво щурясь, то и дело заглядывала в мою кастрюлю, а потом в свою, сравнивая пенку и густоту.
– Настенька, ты посмотри, как у тебя пузырьки идут! Это значит, ещё немного прокипеть нужно, — проворчала она, тыча пальцем в мое произведение.
– Да знаю, Лидия Ивановна, знаю, — я устало улыбнулась. — Чуть-чуть. Давно уже этим занимаюсь.
Руки липкие, волосы прилипли ко лбу, но настроение было прекрасное. Солнечное, сладкое, абрикосовое. Мне нравились такие дни, когда мы с ней вдвоем, под легкое перестукивание ложек, перебираем ягоды, делимся новостями, сплетнями. Вот так, по-женски, по-домашнему. Это было частью моей жизни, уютной и понятной. Это ведь и есть та самая «семейная ценность», да?
Закончив с вареньем, я пошла в столовую за своей кружкой чая, которую забыла там утром. Дверь на кухню, где мы возились с вареньем, была приоткрыта. А вот дверь в гостиную, где сидели Лидия Ивановна и Сергей, казалось бы, была закрыта. Но сквознячок, наверное, играл, как это обычно бывает летом, и отворил ее ровно настолько, чтобы я услышала голоса. Тихие, приглушённые. Мужской голос, его. Моего Сергея.
– Мама, ну я же говорил… — начал он.
– Ты только жену раньше времени не пугай! Мы все уладим! — это был резкий, даже настойчивый голос свекрови. Непривычно строгий, с нажимом.
Сергей что-то ответил, но уже совсем неразборчиво. Едва слышно. Будто не хотел, чтобы его голос унесло ветром или подслушано было.
Моя рука замерла на полпути к чайной чашке. Сердце, которое до этого беззаботно отбивало ритм лета, вдруг стукнуло, потом замерло, а потом заколотилось как сумасшедшее. Тук-тук-тук! — так громко, что я почти физически ощутила, как кровь стучит в висках. «Ты только жену раньше времени не пугай!» — эта фраза застряла в голове, зазвенела, как недобрый колокол. Я почувствовала себя… нет, не пойманной, а скорее побитой собакой. Словно меня обсуждают, и от меня что-то скрывают. И это что-то настолько страшное, что «пугать раньше времени» нельзя. Что же? Что могло быть настолько ужасным, что от меня, его жены, его половинки, нужно это утаивать? И свекровь, моя свекровь, моя «вторая мама», моя союзница по абрикосовому варенью, в этом замешана! Они вдвоем!
Я машинально потрогала свою кружку. Ледяная. Как и мое сердце.
Я сделала шаг назад, подальше от двери, пытаясь не шуметь. Поворачиваться, как ни в чем не бывало, было невозможно. Слова свекрови были как пощечина, обжигающая и липкая, как это проклятое варенье. Что же это за «мы», которые «всё уладят»? Что это за «раньше времени»? Что за беда притаилась в нашей жизни?
Я представила себе самое страшное: болезнь. Серёжа… Что-то с ним? Рак? Инфаркт? Или с детьми? Господи, нет! Дети — это святое, самое дорогое, что у меня есть. Может, с их работой что-то? Нет, они же взрослые, сами справятся, не будут же от меня такую мелочь скрывать.
Или долги? Крупные неприятности с финансами? Может, он попал в какую-то аферу? В мошенничество? Я ведь слышала по телевизору, как стариков обманывают, да и не только стариков, а вполне себе умных людей, доверчивых…
От этих мыслей голова закружилась. Дышать стало тяжело. Я не могла пошевелиться.
Постояв так пару минут, я кое-как взяла себя в руки, глубоко вдохнула и медленно, осторожно, стараясь не выдать себя, вернулась в кухню. Сердце колотилось. Лидия Ивановна уже протирала стол, а Сергей, мой муж, мой родной Сергей, который никогда не обманывал, — стоял к окну спиной и задумчиво смотрел в сад, потирая подбородок. В его позе было что-то… необычное. Скрытное. Он всегда был открытым, как чистая страница, а тут будто замок навесили.
– Ой, Настенька, а ты уже всё? — нарочито бодрым голосом спросила свекровь, оборачиваясь. Ее глаза, всегда такие острые и внимательные, сейчас казались чуть растерянными. Или мне почудилось?
Я постаралась улыбнуться, но уголки губ дрожали.
– Да, Лидия Ивановна, всё. Спасибо за помощь. А вы о чем тут так оживленно беседовали? — я постаралась придать голосу легкость, даже игривость, но вышло, кажется, как-то сдавленно.
Лидия Ивановна тут же нахмурилась:
– Да так, о пустяках… О соседке, об этой… Людке с третьего подъезда, которая вечно лезет со своими советами. Ты же знаешь ее.
Сергей тут же подхватил, слишком быстро:
– Да-да, мама рассказывала про Людку, Настя. Ничего важного, дорогая. Просто женские разговоры.
И тут же отвернулся к окну, избегая моего взгляда. Слишком поспешно. Слишком синхронно.
Мои подозрения окрепли. У меня внутри всё сжалось в тугой комок. «Женские разговоры»? С Людкой? Да они никогда о ней так серьёзно не говорили! И почему Лидия Ивановна откровенно врала, глядя мне в глаза? Ведь она знала, что я слышала часть их разговора. Моё сознание услужливо подкидывало картинки: муж и свекровь заговорщицки переглядываются, шепчутся, избегают меня. В этот момент я почувствовала себя чужой. Чужой в собственном доме. Нет, в их доме. Чужой в нашей семье. И, что самое обидное, совершенно беспомощной.
Я кивнула, делая вид, что верю, но внутри все уже кричало. Скрипело, как старый несмазанный механизм.
С того дня моя жизнь превратилась в нескончаемую пытку. Я стала шпионить. За ними обоими. Каждый их шепот, каждый косой взгляд, каждая недосказанная фраза. Лидия Ивановна и Сергей… они будто сговорились. Это было похоже на спектакль, который они играли для меня, а я была несчастным, ничего не подозревающим зрителем. Они пытались быть естественными, но их старания были слишком навязчивыми. Сергей постоянно спрашивал: «Как ты, Настенька? Хорошо выглядишь?» — а его глаза бегали, будто он проверял, не заметила ли я чего. А свекровь, Лидия Ивановна, стала подозрительно мягкой, даже ласковой. Приносила пирожки, нахваливала меня, чего раньше за ней особо не замечалось.
– Ты что-то плохо ешь, Настенька, — обеспокоенно причитала она. — Худеешь прямо на глазах. Все силы на варенье отдала.
Её слова были приторными, как то варенье, но от них подташнивало. Она будто усыпляла мою бдительность, чтобы я ничего не заподозрила.
Но как же я могла есть, когда у меня комок в горле стоял? Когда мозг без конца прокручивал варианты, один страшнее другого. Мне всё время казалось, что я что-то пропускаю. Что-то очень важное. Словно под поверхностью привычной жизни скрывается чудовище, и я не знаю, когда оно выпрыгнет. И куда.
Я пыталась выудить информацию, очень осторожно.
– Серёжа, ты выглядишь уставшим. Что-то на работе?
– Нет, Настенька, всё в порядке. Просто запарка, конец месяца.
Голос его был сухой, без обычных интонаций. И взгляд, этот отведённый взгляд! А раньше он всегда делился со мной своими трудностями, даже пустяками. Мы ведь всё-всё обсуждали.
Свекровь я как-то напрямую спросила:
– Лидия Ивановна, вы с Серёжей в последнее время много о чем-то шепчетесь. Случилось что?
Она отмахнулась, как от назойливой мухи:
– Ой, да брось, Настенька! Помнишь, я рассказывала про дальних родственников из Астрахани? Вот про них и говорим, давно не виделись. Ты же знаешь, память у меня уже не та…
Опять ложь. Какие астраханские родственники?! Их в глаза никто сто лет не видел, и Лидия Ивановна о них вспомнила раз в десятилетие.
Моя душа разрывалась на части. От обиды. От злости. От паники. Почему они мне не доверяют? Почему держат за дурочку? Неужели я не имею права знать, что происходит в моей семье, в нашей жизни?
Я спала урывками, с тревожными снами. То будто проваливаюсь в бездонную яму, то бегу по коридорам и не могу найти выход, то вижу мужа в больничной палате, и он смотрит на меня такими глазами, полными тоски… Просыпалась в холодном поту. Похудела. Кожа на лице стала серой. Глаза запали.
Дома стали возникать ссоры. Мелкие, по пустякам. Он не так посмотрел, я не так ответила. Сергей не понимал, что происходит, злился, что я стала нервной.
– Настя, да что с тобой? Ты целыми днями будто муху проглотила. Нервная, раздраженная…
– Это я нервная?! — я срывалась. — Может быть, у тебя есть причины, чтобы я стала такой? Может, ты сам что-то скрываешь?!
И тут же видела, как его лицо каменело.
– Настя, перестань, не накручивай себя!
И всё. Стена. Непробиваемая.
Я начала искать улики. Проверяла банковские выписки, пока Сергей был в душе. Ничего подозрительного, кроме обычных платежей. Осматривала мужа: бледный? Похудел? Кашляет? Не дай Бог. Я трогала его лоб, проверяла температуру. Заглядывала в глаза.
– Зачем ты это делаешь, Настя? Я здоров, — говорил он, отстраняясь. И в его голосе звучала нежность, но сквозь неё — отчуждённость.
И вот однажды, наступил день, когда мои худшие подозрения получили подтверждение. Частичное.
Сергей поздно вечером работал за компьютером. Я уже почти уснула, но вдруг услышала его голос, очень тихо, будто он говорил сам с собой, но в телефон.
– Да, да, конечно. Все решено. Перевод готов. Завтра утром отправлю.
Что-то про «перевод»? Моё сердце подпрыгнуло. Я притворилась спящей. Услышала, как он вышел, видимо, в туалет. Я вскочила, как ужаленная, и метнулась к его ноутбуку. Он не стал выходить из банковского приложения. Он редко закрывал его. И тут я увидела это. Крупная сумма. ОГРОМНАЯ. Исчезла со счёта. Перевод на какой-то странный счёт. Незнакомый. На какой-то ИП, совершенно незнакомый мне. И в назначении платежа стояло «Оплата за…» дальше я не успела прочесть. Он уже возвращался. Я еле успела закрыть крышку ноутбука и прыгнуть обратно в кровать. Притворилась спящей.
Руки тряслись, под лопатками выступил холодный пот. Крупная сумма. Незнакомый счёт. «Перевод готов». Всё сошлось. И почему-то внутри кольнуло: это всё из-за его болезни. Он не хочет меня обременять, не хочет, чтобы я знала, как плохо ему на самом деле. И эти деньги… он, наверное, уже обо всем договорился, все оплатил… А мне — ни слова.
Я заплакала в подушку, беззвучно, чтобы он не услышал. Комната погрузилась в темноту, когда он выключил свет. Я прижалась к его спине, и он обнял меня, как обычно. Но это объятие уже не дарило тепла. Только обжигающую боль. Этой ночью я не сомкнула глаз. Воображение, моё чёртово воображение, рисовало одну картину за другой. Сергей на смертном одре. Врачи разводят руками. И я одна, с детьми… Мне стало так страшно. А он рядом. Совсем рядом. И так далёк.
Я видела его лицо по утрам — осунувшееся, бледное. Думала: «Вот он, эффект болезни». Ему плохо. А он молчит. И свекровь… как она может спокойно смотреть на страдания своего сына и скрывать это от меня, его жены?! Это уже не «благие намерения», это подлость! Жестокость!
Каждый звонок его телефона заставлял меня вздрагивать. Вдруг это плохие новости? Вдруг это врач звонит? Однажды я видела, как он долго разговаривал по телефону, и в конце произнес: «Хорошо. Я всё понял. Спасибо». Мне казалось, что он говорил с доктором. В моём измученном мозгу всё сошлось: он уже готовится, он улаживает дела. И меня отстранили от этого. От его последнего вздоха, от его последних дней. От его последней ВОЗМОЖНОСТИ ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ ВМЕСТЕ!
Так прошел месяц. Месяц пыток. Моя жизнь превратилась в сущий ад. Я больше не видела радости в мелочах, не чувствовала вкуса еды, не слышала пения птиц. Мой мир сжался до одной точки – этого ужасного секрета, который разъедал меня изнутри. Словно ржавчина. Я не спала ночами. По утрам, вместо привычной бодрости, меня накрывала волна тошноты и слабости. Меня мучили панические атаки: не хватало воздуха, сердце билось так, будто готово было выпрыгнуть из груди, руки дрожали. Я часто запиралась в ванной и плакала, зажимая рот рукой, чтобы никто не услышал. Смотрела на себя в зеркало – и видела там незнакомую, изможденную, постаревшую женщину, с запавшими глазами и бледными губами. Это была не я. Это была тень, измученная подозрениями и страхом.
Сергей все чаще уезжал «по делам». Без объяснений. Без подробностей. А если я спрашивала, отвечал уклончиво. «Это рабочее, Насть». Или «Мужские дела, не заморачивайся». Мужские дела? С такими суммами на банковских счетах и в таком нервном состоянии? Да я что, совсем дура? Мозг отказывался принимать такие объяснения.
И вот, наконец, наступила суббота. Утро. Я едва продрала глаза, после очередной бессонной ночи. Встала, поплелась на кухню заваривать чай. Нашла там Лидию Ивановну, она уже пила кофе. В ее глазах, я видела, мелькнуло что-то… облегчение? И легкое раздражение. Она всегда злилась, когда я не до конца понимала ее «гениальные» планы.
– Настенька, — начала свекровь, а я уже ждала чего-то недоброго. — Ты знаешь, мы тут с Серёжей посоветовались… и решили, что… — Она замялась. – Мы решили, что пока ещё подожди. Не время.
Моё сердце рухнуло. Подожди чего? Пока он умрет? Пока всё закончится? Пока я сойду с ума от этих догадок?! Я почувствовала, как волна ярости поднялась из самой глубины моей души. Ярости, смешанной с отчаянием. Месяц! Месяц они водили меня за нос! А теперь говорят «подожди»?! Да сколько можно?!
– Что подождать?! — выкрикнула я, и мой голос прозвучал куда резче, чем я ожидала. — Чего ещё подождать?! Я уже месяц не живу, Лидия Ивановна! Месяц! От меня что-то скрывают, я не сплю, не ем, и я не могу больше!
Лидия Ивановна удивлённо подняла брови.
– Да что ты, Настенька! Что с тобой? Нервы расшалились?
Я почувствовала, как по моей щеке потекла слеза, потом вторая.
– Нервы?! Да! Мои нервы расшатались! Из-за того, что вы с моим мужем из меня ДУРУ делаете!
Я услышала шаги за спиной — Сергей вошел в кухню, вероятно, на звук моего голоса. Его лицо тут же напряглось.
– Настя, что за крики?
И тут меня прорвало. Всё, что копилось во мне целый месяц, выплеснулось наружу. Как гнойник, наконец-то прорвавшийся. Я повернулась к нему. Глаза застилали слёзы, но я видела его ясно. Его растерянное лицо, его попытку отвести взгляд.
– Крики?! — заорала я, не стесняясь. — Крики?! Да ты представляешь, ЧТО Я ПЕРЕЖИЛА ЗА ЭТОТ МЕСЯЦ?! Ты со своей мамой, твоей мамочкой любимой, сделали из меня посмешище! Из меня, твоей жены! Тридцать два года вместе, Сергей! Тридцать два! А ты?! Ты не доверяешь мне даже самые страшные вещи! Ты думаешь, я не увидела, как ты перевёл эту ДЕНЕЖИЩУ на какой-то ЛЕВЫЙ СЧЁТ?! — Я достала из кармана наспех распечатанную банковскую выписку, которую хранила как улику. Руки тряслись, я швырнула её ему в лицо. Она упала на стол, прямо между ним и Лидией Ивановной. — И что? Что там такое, а?! ТЫ ЧТО, СМЕРТЕЛЬНО БОЛЕН?! — Последние слова я выкрикнула почти истерически, не в силах сдержать дрожь в голосе и в руках. Слезы лились ручьем, обжигая щеки. — Что ты мне не говоришь?! Почему ты прячешься?! Почему мама твоя скрывает это?! Я что, не имею права знать?! Я что, чужая тебе?! Вы довели меня до нервного срыва, понимаете?! Я неделю не сплю, не ем, я думала… я думала, что ты умираешь! Что ты вот-вот уйдешь! И все эти деньги… это ты готовился… готовился уйти, да?!
Я упала на стул, обессиленная, рыдая навзрыд. Лидия Ивановна, которая до этого стояла с открытым ртом, ошарашенная моим напором, вдруг резко выдохнула. А Сергей… Сергей, наконец-то, посмотрел на меня. И в его глазах, я видела, появилось не просто удивление, а настоящий, искренний УЖАС. Он медленно подошел, взял со стола выписку, пробежал глазами. А потом посмотрел на меня. И я увидела, как в его глазах блеснули слезы. Он опустился передо мной на колени, взял мои дрожащие руки.
– Настя… Господи, Настенька! Как же ты… Ты что, правда так подумала?! — Голос его был хриплым, полным боли и раскаяния.
– А что мне было думать?! Что?! — задыхаясь, прошептала я. — Вы молчали!
Сергей, все еще держа мои руки, поднял голову. Лицо его было бледным.
– Настенька, родная… прости меня. Прости, что мы довели тебя до такого… Это не то, что ты думаешь. Это совсем не так! — Он встал, повернулся к матери, и в его голосе прозвучали нотки не свойственной ему жесткости: — Мама! Вы же видите, что вы натворили?!
Лидия Ивановна стояла бледная, как стена. Ее обычно уверенный взгляд потух. Она медленно кивнула.
– Анастасия, милая… я… я ведь хотела как лучше! — пробормотала она, и в ее голосе прозвучало не оправдание, а скорее беспомощность.
Сергей снова повернулся ко мне, присел рядом.
– Настя, слушай меня. Пожалуйста. Денежный перевод… Это за дом.
Я моргнула. Дом?
– Какой дом? — прошептала я, переставая рыдать, но все ещё дрожа.
– Твой дом, Настенька. Твоя дача мечты.
Моё сознание заметалось. Дача? Какая дача? Ведь я столько лет мечтала о маленьком домике где-нибудь в деревне, чтобы сад, чтобы речка рядом… Но это была просто мечта, не более того. Денег не хватало, да и времени на это особо не было.
– Помнишь, ты несколько лет назад загорелась идеей купить тот старый домик в Котовке, у озера? — Сергей смотрел мне прямо в глаза, его взгляд был мокрым от слез. — Тот, с синими ставнями и яблоневым садом? Я тогда ещё посмеялся, сказал, что он разваливается.
Я кивнула. Я помнила. Конечно, помнила! Я даже несколько раз ездила туда, смотрела на него через забор, мечтала, как бы я его обустроила, какой бы сад там развела…
– Так вот, — продолжил Сергей, — он продавался. Давно. И тут на днях я случайно узнал, что появился покупатель. Риелтор знакомый звонил, предупредил. Сказал, что если не купить сейчас, его заберут. Мама, она, как всегда, всё разузнала, все контакты нашла. И она настояла, чтобы мы его купили. Срочно.
– Но… почему тайно? — Я подняла на него глаза. Мое сердце всё ещё колотилось, но уже не от страха, а от невероятного удивления. От этого нелепого и невероятного поворота.
Сергей глубоко вздохнул:
– Мама сказала… она сказала, что ты очень переживаешь из-за любого ремонта, а дом был в жутком состоянии. Надо было вкладываться, да и денег на это сейчас не было, почти все сбережения ушли на твой юбилей в прошлом году. И мама настояла, чтобы я не пугал тебя «раньше времени» всеми этими проблемами. Она хотела, чтобы это был сюрприз. Когда всё будет сделано, чтобы ты вошла уже в готовый, красивый дом. И сказала, что часть денег мы займем у тети Тани… ну, помнишь, маминой дальней родственницы, у которой мы когда-то брали на машину. Она не любит это афишировать.
Я медленно обвела взглядом Сергея, потом свекровь. Ее лицо было по-прежнему бледным, она стояла, как изваяние.
– И вы… вы ради «сюрприза» решили… довести меня до того, что я думала, мой муж умирает?! — прохрипела я. — Думала, ты заболел, Серёжа! Рак! Мошенничество! Я спала по два часа, меня тошнило, я не ела! Я плакала ночами, представляя, как я без тебя жить буду! А вы… вы покупали ДАЧУ?! И скрывали ЭТО?!
Мои слова били их, как плеть. Сергей сжался, как будто получил физический удар. Лидия Ивановна вздрогнула.
– Настенька, — слабым голосом начала свекровь. — Да мы ж не знали, что ты так… мы ж думали, ты просто…
– Что я просто что?! — мой голос сорвался. — Просто дура, которая ничего не понимает?! Просто истеричка, которая не выдержит правды?! Да лучше бы вы мне сразу сказали, что дом рушится, что деньги пришлось занимать, что ремонт предстоит на три года! Я бы всё это приняла, потому что это ПРАВДА! А вы… вы украли у меня месяц жизни, месяц спокойствия, месяц доверия!
В наступившей тишине было слышно, как бьется моё сердце. Громко-громко, словно барабан. Сергей встал, подошёл ко мне и крепко обнял. Я сначала сопротивлялась, потом обмякла в его руках.
– Настенька, милая, прости. Пожалуйста. Я идиот. Я должен был сказать тебе сразу. Мама… она хотела как лучше. Но я должен был подумать о тебе. Только о тебе. Я больше никогда в жизни не скрою от тебя ничего, никогда. Клянусь.
Его слова были такими искренними, такими полными раскаяния, что я невольно поверила. Он действительно понял. Увидел, во что превратилась его «благая» ложь. Увидел мои страдания.
Лидия Ивановна подошла ближе, несмело, почти робко. Она взяла меня за руку.
– Настенька… прости, если сможешь. Я… я правда не хотела тебе зла. Я просто не подумала… ну, как-то по-старому всё это, знаешь? Хотела сюрприз. Красивый. Чтобы ты обрадовалась… а получилось вот так.
Она выглядела… старой. И виноватой. Впервые за много лет я увидела ее не такой уж всезнающей и непоколебимой.
Моя ярость, которая бушевала во мне так долго, начала понемногу отступать, уступая место горькой усталости. И невероятному облегчению. ОН ЖИВ! Он здоров! Нет никакого рака, никаких долгов! Это просто… дача. И недопонимание.
– Я так испугалась… — прошептала я, уткнувшись в плечо Сергея.
– Я знаю, родная. Я всё понял.
В тот день мы долго говорили. Обо всем. Сергей рассказал о состоянии дома, о том, сколько денег они уже вложили, о планах по ремонту, о займе у тети Тани. Лидия Ивановна, сидя рядом, время от времени всхлипывала. Она говорила, что так всегда было в их семье – мужчины оберегали женщин от «лишних» волнений, а женщины просто «терпели» и верили, что все делается к лучшему. Но я-то была другой. Я всегда верила в открытость, в то, что даже плохие новости надо принимать вместе. Разделять их.
Вечером того же дня мы поехали смотреть нашу новую «тайную» дачу. Солнце уже садилось, окрашивая небо в нежно-розовые и оранжевые тона. Старый домик с синими ставнями, который столько лет был лишь моей далёкой мечтой, теперь стоял передо мной, реальный, осязаемый. Он и правда был в ужасном состоянии: крыша провалилась, окна выбиты, сад зарос бурьяном. Но когда я вошла внутрь, то сразу увидела то, о чем мечтала: вот здесь будет светлая веранда с видом на озеро, здесь — уютная гостиная с камином, здесь — спальня с большим окном, через которое будут видны звёзды. Я чувствовала это. Чувствовала, как моя мечта обретает плоть. И это было такое странное, противоречивое чувство. Радость от осуществления заветного желания и горечь от того, какой ценой это счастье досталось.
Отношения в нашей семье изменились. Сергей, мой муж, стал более внимательным. Он всегда спрашивал мое мнение, делился всеми проблемами, даже самыми незначительными. Показывал мне каждый чек, рассказывал о каждом разговоре. Ему было важно, чтобы я знала всё. А Лидия Ивановна… она хоть и продолжала ворчать иногда, что «мужчине надо быть мужчиной и самому решать», но я видела, как она меняется. Она стала прислушиваться к моим словам, понимать, что открытость — это не слабость, а сила. И что доверие нельзя просто так разрушать, даже «из лучших побуждений». Она даже сказала:
— Ну, Анастасия, признаю… в этот раз я переборщила. Ты права была. Правду говорить всегда лучше, даже если она горькая. А то и сам в дураках останешься, и других доведёшь.
Я улыбнулась ей. Недаром говорят, что даже в 75 лет можно чему-то научиться.
Прошло много времени. Дача в Котовке стала нашим райским уголком. Мы проводили там каждое лето, собирали яблоки, ловили рыбу в озере, по вечерам сидели у костра. И всякий раз, когда я смотрела на эти синие ставни, я вспоминала тот июльский день, когда моё сердце чуть не разорвалось на части. Вспоминала со странной смесью грусти и благодарности. Грусти, потому что доверие, как хрустальная ваза, однажды разбившись, никогда не станет прежним. Трещины останутся. Но и благодарности, ведь этот инцидент научил меня чему-то очень важному. Научил отстаивать себя, требовать честности, говорить вслух о своей боли. И научил Сергея и его мать, что любовь и забота — это, прежде всего, открытость. И что никакие «благие намерения» не стоят тех слез, которые я пролила. А главное, что моя мечта, даже если и пришла ко мне через такой тернистый путь, теперь стала реальностью. И это реальность, в которой я сама решаю, чему верить, а чему нет. И эта реальность, где мои слова имеют вес.
