В тот день, когда Виктор Сергеевич Ломакин собрал чемодан, небо над поселком Подлипки затянуло тучами. Барометр в прихожей, который он проверял каждое утро на протяжении тридцати лет, показывал резкое падение давления.
Виктор Сергеевич поморщился — сырость опять напомнит о себе ноющей болью в коленях. Он поправил очки, внимательно осмотрел собранные вещи, мысленно перебирая список необходимого, и аккуратно закрыл крышку потертого кожаного чемодана, купленного еще в восьмидесятых.
Рука на мгновение замерла на потрескавшейся коже — сколько поездок было с этим верным спутником. Командировки, отпуска с Валей и детьми, поездки к матери в деревню. Всегда вместе, всегда возвращались домой.
Но не сегодня.
Сегодня он уходил — возможно, навсегда. Виктор Сергеевич оглянулся на спальню, где беспокойно ворочалась его супруга.
— Ты это серьезно, что ли? — Валентина Николаевна приподнялась на локте, наблюдая за сборами мужа. Её ярко-рыжие, крашеные волосы торчали во все стороны, как взъерошенные перья экзотической птицы. На шее поблескивали бусы — яркие, разноцветные, абсолютно не подходящие к домашнему халату, но это было так по-валентински. — Витя, ну что за блажь на старости лет? Куда собрался-то? К Машке своей, что ли?
— К какой еще Машке? — Виктор почувствовал, как начинает закипать. Вот так всегда — из ничего раздует целую историю, придумает себе невесть что, а потом сама же поверит.
— А я почем знаю? — фыркнула Валентина, подтягивая одеяло до подбородка. — Может, завел себе молоденькую на стороне. Тихую, спокойную, которая тапочки к дивану подает и рта не раскрывает без разрешения. На что-то же ты решился!
Виктор Сергеевич поправил очки в тонкой металлической оправе и хмыкнул. Даже сейчас, в такой момент, она не может без своих фантазий и драматизма.
— Сорок лет, Валя, — произнес он с нажимом, отчеканивая каждое слово. — Сорок лет я слушаю твои причитания, твой смех на весь дом, твоих подруг, которые топают как стадо слонов. Сорок лет без единого дня тишины. Без единого момента покоя. Хочу тишины. Хочу покоя. А ты… ты как фейерверк, Валя. Красивый, яркий, но от него голова болит и в ушах звенит.
Валентина смотрела на него несколько секунд, широко раскрыв глаза. Потом ее губы сжались в тонкую линию.
— Ну и катись! — она резко села в постели и с грохотом захлопнула дверцу тумбочки, доставая оттуда таблетки. — Сорок лет ему не нравилось! А что ж молчал-то, герой? Что ж терпел, мученик? — Она забросила в рот какую-то пилюлю и запила водой из стакана, стоявшего у кровати. — Думаешь, я плакать буду? Не дождешься! Скатертью дорога, Виктор Сергеевич. Поживешь один — поймешь, как оно без меня-то. Кто тебе давление мерить будет? Кто таблетки на утро выложит? Кто носки штопать будет?
Виктор вышел из подъезда и замер на мгновение, прислушиваясь к тишине внутри себя. Странно, но он не чувствовал ни облегчения, ни радости. Только странную пустоту и что-то похожее на страх. Сорок лет рядом с Валентиной — это как сорок лет рядом с электростанцией. Сначала оглушает, потом привыкаешь к гулу, а потом уже не замечаешь. И только когда вдруг выключают свет, понимаешь, как сильно зависел от этой энергии.
Он тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли, и зашагал к автобусной остановке. «Нет, нет, — убеждал он сам себя, — это правильное решение. Нам обоим нужен покой. Ей тоже, хоть она и не признается».
Начиналось всё не так. Сорок лет назад Виктор Ломакин, молодой инженер с серьезным взглядом из-под густых бровей, приехал на строительство нового микрорайона в Подлипках.
Этот городок на окраине области не отличался ничем примечательным — типовые здания, пыльные улицы, вечно не работающий фонтан на центральной площади. Но перспективному специалисту обещали комнату в общежитии, а через три года — собственную квартиру. По тем временам — золотое предложение.
Виктор никогда не отличался общительностью. Еще в институте сокурсники прозвали его «профессором» — не столько за знания, сколько за отстраненный, чуть надменный вид и немногословность. Он не обижался на прозвище, даже гордился им.
Размеренная жизнь текла своим чередом — работа, редкие посиделки с коллегами, книги вечерами. Он уже присмотрел себе невесту — тихую библиотекаршу Машу из технической библиотеки, собирался со дня на день сделать предложение. Всё изменилось в день, когда в проектный отдел перевели новую сотрудницу.
— Ой, девочки, вы не представляете, какой у меня кот! — раскатистый смех Валентины разносился по всему кабинету, перекрывая стрекот кульманов и шелест бумаг. — Вчера шторы содрал, а потом сидел такой гордый, будто премию получил! А я ему говорю: «Васька, ты что ж творишь, бандит усатый?» А он смотрит на меня, как Брежнев с трибуны, важный такой! Вы бы видели это морду усатую!
Женщины в отделе прыснули от смеха, даже вечно хмурая Зоя Петровна, старшая чертежница, улыбнулась уголками губ. А Валентина, словно поймав волну всеобщего внимания, продолжала:
— А еще он в тапки мне наср… ооой, простите, это уже неприлично рассказывать на рабочем месте, — она прикрыла рот ладошкой, но глаза смеялись.
Виктор поморщился и опустил взгляд в чертежи, сильнее нажимая на карандаш. Линия на бумаге вышла слишком грубой, оставив после себя некрасивую борозду. Он раздраженно взял ластик. Эта новенькая мешала сосредоточиться.
Слишком громкая, слишком яркая — словно кто-то принес раскаленный уголек в стерильную лабораторию. С её появлением в отделе словно открыли окно — ворвался ветер, разбросав аккуратно разложенные бумаги, спутав все мысли.
— Товарищ Ломакин, а у вас какие домашние животные? — внезапно обратилась она к нему, и весь отдел затих, ожидая ответа. — Небось, рыбки? Или вообще никого? Строгий вид у вас, как у моего преподавателя по марксизму-ленинизму.
Виктор вспыхнул. Он не привык быть в центре внимания и терпеть не мог, когда его личную жизнь выносили на всеобщее обсуждение.
— Не ваше дело, товарищ… — он запнулся, понимая, что даже не знает её фамилии.
— Кречетова, — с готовностью подсказала она. — Валентина Николаевна. Можно просто Валя, я не обижусь.
И она рассмеялась снова, запрокинув голову, демонстрируя белоснежную шею и яркие бусы — явно не по форме для проектного института.
— А вы, товарищ инженер, почему такой букой сидите? — неожиданно Валентина возникла рядом, опираясь на край его стола, словно нарочно задевая стопку бумаг. Красная блузка слишком яркая для рабочей обстановки, копна рыжих локонов, непокорно выбивающихся из наспех заколотого пучка, запах незнакомых духов. — В домино играть умеете? А то смотрю, вы всё с этими бумажками да линеечками.
— Домино? — растерянно переспросил Виктор, сбитый с толку её непосредственностью. Он не мог понять, издевается она над ним или действительно интересуется.
— А то! Там во дворе мужики собираются после работы. Я вчера всех обыграла, — она подмигнула и наклонилась ближе, словно собираясь поделиться секретом. От неё пахло чем-то цветочным, незнакомым. Не тем одеколоном «Красная Москва», которым пользовались все женщины в институте. — А знаете, как? У них система есть, я её за пять минут раскусила. Просто наблюдать надо внимательно. Вы ведь наблюдательный, да, товарищ Ломакин? По глазам вижу. Одолжите карандаш?
Виктор молча протянул карандаш, не зная, как реагировать на этот ураган энергии. Она была как вихрь, как смерч, как тайфун — явление природы, а не человек. Такие люди либо раздражают до зубовного скрежета, либо очаровывают безвозвратно. Он пока не решил, какие чувства испытывает.
— И зачем вам карандаш? — спросил он, ловя её взгляд.
— А просто так! — Валентина рассмеялась, и в уголках её глаз появились мелкие морщинки. — Повод познакомиться нужен был. Я Валя. А вы — Виктор Сергеевич, я уже все про вас знаю. Лучший инженер отдела, перспективный специалист, на доске почета висите. И в домино, говорят, неплохо играете. Проверим?
Виктор хотел отказаться. Собирался отказаться. Должен был отказаться — его ждала очередная глава мемуаров Жукова и тихий вечер в общежитии. Но вместо этого он услышал свой голос:
— Вы знаете, где собираются?
— Конечно! — Валентина просияла. — Я вас проведу, не волнуйтесь.
В тот вечер он впервые пропустил свои регулярные посиделки с книгой. И впервые за долгое время почувствовал себя живым.
Он никогда не мог объяснить, как получилось, что через три месяца они расписались. Всё произошло так стремительно, словно его накрыло волной, подхватило и понесло, не давая опомниться.
Были прогулки по вечернему парку, её звонкий смех, её рассказы о детстве в рабочем поселке, о том, как она сама пробивалась в жизни, как поступила в строительный техникум вопреки воле отца. Были её горячие ладони в его руках, её глаза, сверкающие ярче звезд, её шальная улыбка, от которой у него перехватывало дыхание.
И вот он уже стоит с ней в загсе, а сердце колотится как бешеное. Кажется, это называется счастьем?
Сослуживцы шептались за спиной: «Как лёд и пламень», «Нашла коса на камень», «Чем она его приворожила?» Кто-то делал ставки, сколько продержится этот странный союз противоположностей — месяц, полгода, от силы год. Тихая библиотекарша Маша перестала с ним здороваться, считая предателем. А Виктор внезапно ощутил, что ему нет дела до их мнения — впервые в жизни он поступил не по плану, а по велению сердца.
— Витенька, ты такой серьезный, — говорила Валентина, прижимаясь к нему в их маленькой квартирке, которую они получили сразу после свадьбы (начальство благоволило к молодому перспективному инженеру). — За двоих серьезный. Даже за троих! Вот скажи, кто-нибудь помер от смеха? А от скуки — запросто! Мне можно и пошалить, я за тебя отдуваюсь.
И она шалила.
Устраивала импровизированные вечеринки, приглашая половину проектного института. «Витя, это же День строителя, нельзя не отметить!», «Витенька, у Зины день рождения, грех не поздравить!», «А это просто воскресенье, разве не повод собраться?».
Расставляла по квартире горшки с диковинными растениями, которые добывала непонятно где («Валя, где ты взяла эту пальму?» — «У тети Глаши из соседнего подъезда, отросток!»).
Притаскивала домой странные сувениры с блошиных рынков — глиняных петухов, деревянные шкатулки, старинные подсвечники, которые потом пылились на полках. А однажды покрасила стены в гостиной в ярко-оранжевый цвет, пока Виктор был в командировке.
Он вернулся вечером, уставший с дороги, открыл дверь в квартиру и замер на пороге, не веря своим глазам. Стены, которые еще неделю назад были спокойного бежевого цвета, теперь кричали оранжевым, как спелые апельсины.
— В-а-а-аля… — он не нашел слов, только смотрел на это буйство красок.
— Нравится? — она выскочила из кухни, вытирая руки о фартук. — Я подумала, что бежевый — это так скучно! А тут солнце в доме, даже в пасмурный день!
— Валя, это слишком, — устало сказал он, опуская чемодан на пол. — Нельзя было хотя бы предупредить?
— А какой сюрприз тогда? — она не обиделась, только махнула рукой. — Не нравится — перекрасим. А пока привыкай. Кстати, я чебуречиков нажарила, твои любимые, с барашкой. И суп грибной сварила. Есть хочешь?
И вот так всегда — она могла вывести его из себя до белого каления, но потом делала что-то такое, от чего сердце таяло, и все претензии забывались.
— Это жизнь, Витенька! — отвечала она на все его упреки, кружась по комнате в своем неизменном цветастом халате, который он втайне ненавидел. — Жить нужно с огоньком! А то помрем — и что вспомнить будет? Как ты бумажки перекладывал с места на место? Или как я полы мыла? То-то веселье!
Иногда Виктор смотрел на свою жену и думал — как так получилось? Он, всегда такой расчетливый, методичный, выбрал себе в спутницы жизни эту взбалмошную женщину, которая не могла усидеть на месте и пяти минут. Но потом она садилась рядом, брала его за руку и рассказывала о чем-то с таким жаром, с таким искренним интересом, что он понимал — именно этого ему и не хватало. Этой искры, этой жажды жизни, этого умения видеть необычное в обычном.
— Витя, ты видел, как сегодня закат раскрасил небо? Как на картине Айвазовского! Пойдем, посмотрим с балкона!
И он шел, хотя видел уже тысячи закатов. Но каждый раз она умела показать ему что-то новое.
Годы летели.
Родился сын, потом дочь. Валентина умудрялась совмещать работу, детей и свой неугасающий энтузиазм. Она никогда не жаловалась на усталость, хотя Виктор видел, как иногда она засыпала прямо за столом, проверяя тетради сына или подшивая юбку для дочки. Но наутро она вскакивала с первыми лучами солнца, напевая что-то веселое, и день начинался с её звонкого: «Подъем, соням! Жизнь проходит!»
В их доме постоянно кто-то бывал — соседи, родственники, друзья детей. Все знали: у Ломакиных всегда открыты двери, всегда найдется лишняя тарелка супа и доброе слово.
Виктор сначала протестовал против этого бесконечного потока людей, но потом привык и даже стал находить в этом свою прелесть.
Соседка баба Клава приносила свежие пирожки и рассказывала удивительные истории о довоенной жизни.
Витькин друг Сережка, сын местного автомеханика, помогал починить то, что ломалось в доме.
Подруга дочки Иринка играла на гитаре и пела красивым чистым голосом песни Пугачевой.
— Мама, можно я еще погуляю? — просил сын, уже собравшийся на выход после ужина.
— Конечно! — отвечала Валентина и подмигивала ему так заговорщически, что Виктор только головой качал. — Только в десять дома будь. И куртку застегни, не лето уже.
— Валя, завтра ему в школу, — напоминал Виктор, отрываясь от газеты. — Он не выспится, опять двойку принесет по алгебре.
— И что? Никто еще от одной двойки не окочурился, — пожимала плечами Валентина, собирая тарелки со стола. — А вот загубленное детство не вернешь. Жизнь одна, нельзя всё время за уроками сидеть!
Удивительно, но при таком вольном воспитании дети росли не хулиганами, а вполне приличными людьми. Сын, правда, университет не закончил, зато открыл свою автомастерскую и неплохо зарабатывал. А дочь пошла по отцовским стопам — стала ин
Виктор качал головой, но спорить было бесполезно. Он научился уходить в себя. Когда в квартире становилось слишком шумно, закрывался в маленькой кладовке, переделанной под кабинет, и погружался в чтение или в свои чертежи.
— Вы как сапер, Виктор Сергеевич, — говорил ему начальник цеха. — Никогда не ошибаетесь. Спокойный, вдумчивый.
— Это от жизни такой, — сухо отвечал Виктор, и сослуживцы понимающе кивали. Валентина Ломакина была известна всему заводу…
— Валя, нам не нужна собака, — устало сказал Виктор, когда жена притащила домой лохматое существо неопределенной породы. — У нас и так тесно.
— Но его на улице бросили! — Валентина прижимала к груди щенка, который дрожал и поскуливал. — Посмотри, какой несчастный!
— У него блохи, наверное, — проворчал Виктор.
— Помоем! — отрезала Валентина. — Будет Графом.
— Это дворняга, какой же он граф?
— А мы ему дворянство пожалуем! — Валентина расхохоталась, и щенок, словно поняв шутку, радостно тявкнул.
Граф остался. Как и все валентинины затеи, увлечения и проекты.
Дети выросли. Сын уехал в другой город, дочь вышла замуж и перебралась в новостройку на другом конце города. Квартира опустела, но не стала тише.
— Валя, может, уже хватит этой музыки? — спрашивал Виктор, когда жена включала старенький проигрыватель.
— Витя, нам по шестьдесят, а не по девяносто! — отвечала она, пританцовывая под хиты своей молодости. — Хочешь, научу тебя твист танцевать?
— Не хочу, — отрезал Виктор. — У меня давление.
— Таблетку выпей, и танцуй! — Валентина схватила его за руки и потянула с дивана. — Жизнь проходит!
Виктор вырвал руки и ушел на балкон. Там, среди старых банок с рассадой (очередное увлечение Валентины), он смотрел на вечерние Подлипки и думал, как дожить до пенсии.
На пенсию Виктор Сергеевич вышел с облегчением. Наконец-то можно было заняться тем, о чем давно мечтал — рыбалкой и чтением мемуаров полководцев. Он купил удочку, справочник рыболова, и стал планировать походы на речку, что протекала в пяти километрах от поселка.
— Валя, я на рыбалку, — сообщил он в субботу, собрав снасти.
— Отлично! — бодро отозвалась Валентина. — Я с тобой. И девчонок позвала.
— Каких девчонок? — похолодел Виктор.
— Ну, Нинку-бухгалтершу и Зинаиду Петровну из третьего подъезда. Они тоже на пенсии скучают. Устроим пикник!
Виктор молча смотрел, как его мечты о тихой одинокой рыбалке рассыпаются в пыль.
— Ты же знаешь, что для рыбалки нужна тишина? — попытался он спасти ситуацию.
— А мы будем тихо! — Валентина подмигнула и громко расхохоталась. — Ну, постараемся, по крайней мере!
Конечно, никакой рыбалки не получилось. Валентина с подругами устроили на берегу настоящий праздник — с песнями под гитару, танцами и громкими воспоминаниями о молодости.
— Витя, поймай нам рыбку на уху! — кричала Валентина, размахивая бутылкой самодельного вина, привезенного Зинаидой Петровной.
— Какая рыба, Валя? Вы всю распугали, — процедил Виктор, сматывая удочку.
В день их рубинового юбилея — сорокалетия свадьбы — Валентина закатила грандиозный праздник. Собрала всех, кого могла найти — от бывших коллег до соседей, с которыми единственный раз виделись в магазине.
— Ну что ты хмуришься, Витя? — шептала она, когда гости горланили караоке в гостиной. — Нас поздравляют!
— Мне надоело, — тихо ответил Виктор. — Всю жизнь как на вокзале.
— Зато не скучно! — подмигнула Валентина и умчалась к гостям.
А ночью, когда дом наконец опустел, Виктор лежал без сна и смотрел в потолок.
— Валя, я так больше не могу, — сказал он в темноту.
— А? — сонно отозвалась Валентина. — Что не можешь?
— Жить так. Шум, гам, постоянные гости. Мне шестьдесят пять, Валя. Хочу покоя.
— Завтра поговорим, — пробормотала Валентина и через минуту уже тихо посапывала.
Но назавтра разговора не получилось. Валентина умчалась помогать соседке с внуками, потом забежала на минутку и унеслась к подруге на день рождения. Вернулась поздно, с пакетом пирожков и новостями со всего района.
— Представляешь, Зинкин зять машину разбил! А у Петровых сын из армии вернулся, такой красавец! А в сорок пятой квартире…
Виктор смотрел на жену и понимал, что она никогда не изменится. Никогда не станет тихой, размеренной, спокойной. И ему никогда не будет с ней покоя.
И вот — чемодан собран, автобус до города отходит через час. У сестры в соседнем районе есть комната, она давно звала его погостить…
— Витя, ну хватит дурить! — Валентина стояла в дверях, запахнув цветастый халат. — Куда ты в таком возрасте попрешься?
— На покой, Валя. На покой.
— Да куда ты без меня? — Она фыркнула. — Кто тебе давление мерить будет? Кто таблетки вовремя напомнит выпить?
— Сам справлюсь, — он застегнул плащ. — Не маленький.
— Иди-иди, — она махнула рукой. — Через три дня вернешься, знаю я тебя.
Виктор промолчал. Сорок лет совместной жизни научили его не спорить с Валентиной. Бесполезно.
Комната у сестры оказалась маленькой, но уютной. Тихой. После обеда сестра уходила на работу в библиотеку и возвращалась вечером. Они ужинали, негромко беседовали и расходились по своим комнатам. Идеально.
Виктор ходил на рыбалку, читал книги, смотрел старые фильмы по телевизору. Никто не врывался в комнату с криками «Витя, смотри, что я нашла!», никто не тащил его на день рождения к людям, которых он едва знал.
Через неделю он поймал себя на том, что прислушивается — не хлопнет ли дверь, не раздадутся ли быстрые шаги Валентины? Не зазвенит ли ее смех?
— Как там Валя? — осторожно спросила сестра за ужином.
— Наверное, веселится, — пожал плечами Виктор. — У нее всегда компания найдется.
— Звонила она?
— Нет, — Виктор помешал чай. — Да и правильно. Нечего разговаривать.
Сестра промолчала, но как-то странно посмотрела на него.
Через две недели Виктор поймал себя на том, что разговаривает с чайником.
— Вода у вас жесткая, — бормотал он, разглядывая накипь. — Валя всегда фильтровала…
Еще через три дня он заметил, что механически выбирает в магазине продукты, которые любила Валентина — её любимый сыр, конфеты, которые она грызла вечерами.
А на исходе третьей недели он понял, что смотрит на часы каждые пять минут — в это время Валентина обычно звонила ему на работу и рассказывала последние новости.
— Всё нормально, Витя? — спросила сестра, заметив его беспокойство.
— Да, — поспешно ответил он. — Просто… непривычно.
В первый день четвертой недели Виктор проснулся с четким пониманием: он скучает. Скучает по шуму, по гаму, по неожиданным гостям. По Валентине, которая никогда не давала ему заскучать, затосковать, погрузиться в уныние.
— Пойду пройдусь, — сказал он сестре и вышел на улицу.
Ноги сами принесли его на автобусную остановку. Сами поднялись по ступенькам автобуса. И вот он уже стоит перед дверью их квартиры, сжимая в руках потертый чемодан.
Тихо. Непривычно тихо.
Виктор открыл дверь своим ключом и замер на пороге. В квартире стояла звенящая тишина.
— Валя? — позвал он, и голос эхом отозвался в пустых комнатах.
Нет ответа.
Он прошел на кухню — чисто, ни одной грязной чашки. В гостиной пусто, телевизор выключен. В спальне аккуратно застелена кровать.
Валентины нигде не было.
На столе в кухне лежала записка, написанная размашистым, летящим почерком жены:
«Витенька! Ты прав, нам обоим нужен покой. Поехала к дочке, поживу у нее. Не беспокойся, всё хорошо. Твоя В.»
Виктор медленно опустился на стул. Абсолютная тишина давила на уши. Никогда, даже глубокой ночью, в их доме не было так тихо — Валентина и во сне что-то бормотала, смеялась, вскрикивала.
Он огляделся. Квартира казалась чужой без её присутствия. Не живой.
К дочери Виктор приехал на следующее утро. Та открыла дверь и удивленно уставилась на отца:
— Папа? Что случилось?
— Мама у тебя? — спросил он, переминаясь с ноги на ногу в подъезде.
— Была вчера, привезла варенье и умчалась. Сказала, едет к тете Зине на дачу помогать с заготовками, — дочь нахмурилась. — А что?
— Ничего, — пробормотал Виктор. — Просто… спросить хотел кое-что.
Он знал, где находится дача Зинаиды Петровны.
Час на электричке, потом полчаса пешком через лес. Дорога, по которой они с Валентиной ходили не раз — она тащила его за собой, рассказывая по пути истории про каждый куст и дерево.
Валентина сидела на крыльце дачного домика и чистила яблоки. Огромная миска была уже наполовину полна, вокруг вились осы, привлеченные сладким ароматом.
— Валь, — позвал Виктор, остановившись у калитки.
Она подняла голову, прищурилась, близоруко вглядываясь в его фигуру.
— Витя? Ты чего здесь?
Он молча прошел через двор и сел рядом с ней на ступеньку.
— Тихо у нас дома, — сказал он наконец.
— Ты же этого хотел, — она пожала плечами, продолжая ловко орудовать ножом. Яблочная кожура падала в траву длинной спиралью.
— Слишком тихо.
Валентина хмыкнула, но промолчала.
— Валя, — Виктор повернулся к ней. — Возвращайся.
— Зачем? — она подняла на него глаза. — Чтобы ты через месяц снова сбежал? Чтобы каждый день напоминал, как я тебе мешаю своим шумом, своими гостями, своей… — она запнулась, подбирая слово, — своей жизнью?
— Я скучаю, — просто сказал Виктор.
— По чему именно? — Валентина отложила нож. — По моим разговорам, которые ты не слушаешь? По моим друзьям, которых ты не выносишь? По моей музыке, от которой у тебя голова болит?
Виктор молчал. Что он мог ответить? Что скучает именно по этому? По тому, как она врывается в комнату с горящими глазами и рассказывает о соседской кошке, которая родила котят в подвале? Как она притаскивает домой нелепые сувениры с блошиного рынка и расставляет по полкам? Как она будит его по субботам в несусветную рань, потому что увидела в газете объявление о распродаже и «нам срочно нужно туда, Витя!»?
— По тебе, — наконец сказал он. — По нам. По жизни, которая… не была скучной.
Валентина внимательно посмотрела на него, словно видела впервые. Потом протянула руку и поправила ему воротник рубашки — жест, который она делала тысячи раз за их совместную жизнь.
— А если я не изменюсь? — спросила она. — Если будут и гости, и шум, и мои сумасшедшие идеи?
— Надеюсь на это, — серьезно ответил Виктор.
Она рассмеялась — громко, раскатисто, как умела только она. И от этого смеха у Виктора защемило сердце — но не от раздражения, а от облегчения. Будто вернулось что-то важное, без чего жизнь была лишь бледной тенью самой себя.
— Яблок только соберу, — сказала Валентина, указывая на огромный таз. — Зинка без меня не справится. И поедем домой.
Виктор кивнул и взял нож. Яблок было много, но вдвоем они управятся быстрее.
— А знаешь, что я придумала? — глаза Валентины загорелись знакомым огнем. — Давай махнем в Крым, а? Бархатный сезон, море теплое. Зинкина племянница там домик сдает недорого. Комнатка крохотная, но нам хватит!
Виктор посмотрел на жену — рыжие с проседью волосы, россыпь морщинок у глаз, яркая помада, которую она не бросила даже в шестьдесят пять. Его Валентина. Его неугомонный вихрь.
— Поехали, — сказал он. — Почему бы и нет?
