никитаДвадцать лет. Двадцать лет я строил эту квартиру не из кирпича и бетона, а из мороза, одиночества и тяжёлой работы. Каждый квадратный метр пах якутской пургой, бессонными ночами на вахте и мечтой о дне, когда я наконец-то буду просто жить. Не выживать, а жить. В своём доме. По своим правилам.
И вот этот день настал. Новоселье. Моя сорокапятилетняя свобода пахла свежей краской и яблочным пирогом, который испекла мама. За столом сидели самые близкие: мама Галина, сестра Света с мужем и двое моих неугомонных племянников. Я смотрел на них, на эту шумную, родную суету в стенах моей крепости, и чувствовал себя абсолютно счастливым.
-…а у мальчишек куртки зимние уже на последнем издыхании, — вздыхала Света, подливая себе чаю. — Ипотека эта проклятая, ни вздохнуть, ни охнуть. Тебе хорошо, Антоша. Один. Никаких забот.
Я пропустил это мимо ушей. Привык. Для них моя жизнь всегда была простой и понятной. Раз не женат, детей нет — значит, проблем тоже нет.
Когда гости ушли, мама осталась помочь с уборкой. Она долго молча мыла посуду, а потом вытерла руки и села напротив меня. Взгляд у неё был серьёзный, подготавливающий к чему-то важному.
Антоша, мы тут со Светой поговорили… — начала она издалека. — Тяжело им, сам видишь. Дети растут, расходы… А ты человек состоявшийся, крепко на ногах стоишь.
Я напрягся, уже предчувствуя, куда клонит этот разговор.
Ты живешь один, значит, должен делиться своими доходами, — чётко, как приговор, обозначила свою позицию мать. — Мы решили, что будет справедливо, если ты будешь каждый месяц отдавать Светочке определённую сумму. На мальчиков, на ипотеку. Ты же им родной дядя. И сын мне.
Я смотрел на неё и не верил своим ушам. Они «решили». За меня. Моими деньгами. Моей жизнью. Аргументом было моё одиночество. Оно, оказывается, было не моим личным выбором, а ресурсом, который можно и нужно использовать на благо семьи.
Мама, я не буду этого делать, — ответил я тогда, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, а не так, как сейчас стучало в висках.
И началось. Мой вежливый отказ был воспринят как объявление войны.
Первой в атаку пошла мама. Она звонила каждый день, и её голос был полон скорби и упрёка.
Я не так тебя воспитывала. В тебе нет сострадания. Отец бы на твоём месте…
Ах, отец. Он бы отдал последнее, это правда. И умер в пятьдесят от инфаркта, пытаясь угнаться за чужими «надо».
Потом подключилась Света. Её оружием были сообщения, полные пассивной агрессии и обиды.
«Надеюсь, твой новый диван удобнее, чем совесть. Племянники спрашивали, почему дядя Антон их больше не любит».
«Тебе что, жалко для родных? Куда ты их потратишь, эти деньги? В могилу с собой не заберёшь!»
Они пытались заставить меня чувствовать себя виноватым. И, признаюсь, у них получалось. Я ложился спать и просыпался с тяжёлым чувством, что я — эгоист, предатель, монстр. Я перестал отвечать на звонки, чтобы просто сохранить остатки разума. Это было расценено как главный грех — я «загордился».
В одну из таких бессонных ночей я встал, подошёл к старому комоду и достал свой вахтовый фотоальбом. И оттуда на меня посмотрел я. Двадцатипятилетний, с обветренным до трещин лицом и старой, въевшейся усталостью в глазах. Я вспомнил тот мороз под минус пятьдесят, когда пальцы примерзают к металлу. Вспомнил тотальное одиночество в бараке на сотню таких же мужиков. Вспомнил, как годами не видел ни весны, ни лета, а только снег и работу.
Я смотрел на эти фотографии и понимал, что я не «должен». Я уже всё всем заплатил. Сполна. И гнев, холодный и ясный, вытеснил липкое чувство вины.
Я сам позвонил им и пригласил на «серьёзный разговор». Они пришли вдвоём, как делегация. Сели на мой новый диван, готовые к бою.
Но я не собирался ни оправдываться, ни скандалить. Я положил на журнальный столик тот самый фотоальбом. И папку с документами.
Вы говорите, что я живу один, и мне легко, — начал я тихо. — Посмотрите.
Я открыл альбом. Вот я на буровой. Вот мои руки, потрескавшиеся от мороза и машинного масла. Вот барак, где я прожил десять лет. Они смотрели на эти фото с каким-то странным любопытством, будто это было кино про чужую жизнь.
А теперь сюда, — я открыл папку. — Это мой финансовый план. На ближайшие пять лет.
На верхнем листе было крупно написано: «МОЯ ЖИЗНЬ». А ниже — пункты.
Помощь маме. Сумма: ХХХ рублей в месяц. На лекарства, на отдых, на всё, что ей понадобится. Потому что я хочу, чтобы она жила, а не выживала на свою пенсию.
Племянники. Подарки на дни рождения и праздники. Оплата репетиторов, если понадобится. Потому что я их люблю и хочу, чтобы у них было хорошее будущее.
Моя мечта. Накопления на кругосветное путешествие. Да, мама, я хочу увидеть мир, а не только снег за окном барака.
Подушка безопасности. Потому что я один, и в случае болезни или беды мне никто не поможет.
Я дал им прочитать. Света пробежала глазами по цифрам и фыркнула. Мама читала медленно, вникая.
Я не живу один, — сказал я, глядя им прямо в глаза. — Я живу для себя. И я заработал это право своим здоровьем и своей молодостью. Я буду помогать маме. Я буду заботиться о племянниках. Но содержать семью сестры я не буду. Это работа её мужа и её самой. Точка.
Света вскочила, бросив на меня взгляд, полный ненависти.
Я так и знала! Эгоист!
Она ушла, громко хлопнув дверью.
Мама осталась. Она сидела в растерянности. В моих словах, в моих бумагах и фотографиях была логика. Железная, неоспоримая логика, против которой её материнские манипуляции были бессильны.
В тот день отношения с сестрой были заморожены. Но я впервые за много недель уснул спокойно. Я почувствовал огромное облегчение.
Я начал жить по своему плану. Через месяц я купил маме путёвку в хороший кисловодский санаторий. Она сначала отказывалась, но потом сдалась. Я видел, как ей было приятно. Племянникам на новый год я подарил мощный ноутбук, о котором они мечтали. Не дешёвую отговорку, а хорошую, нужную вещь.
Постепенно до мамы начало доходить. Сын не стал чужим. Он просто перестал быть безропотным кошельком. Он помогал. Но делал это по-своему. С достоинством.
Света не звонила полгода. А потом позвонила сама. Голос был прохладным, но уже без яда. Попросила посмотреть, какой ноутбук я купил мальчишкам, её старый совсем плох. Это был первый шаг. Шаг к новым, более честным отношениям.
Я не знаю, станем ли мы снова той «идеальной» семьёй, какой были на моём новоселье. Наверное, нет. Но теперь у нас есть кое-что поважнее. У нас есть границы. А у меня — есть моя жизнь. И я никому больше не позволю выставлять на неё счёт.