Я всегда считала, что у стен есть память. Наши, например, пахли яблочными пирогами по воскресеньям, лекарствами, когда болели дети, и хвоей под Новый год. Они помнили смех Светланки, когда отец подбрасывал её, совсем кроху, до самой люстры. Помнили первые шаги Андрюши, его сосредоточенное сопение. Помнили тихое горе, когда не стало Виктора, моего мужа. Казалось, эти стены впитали в себя всю нашу жизнь, каждый вздох, каждую слезу, и теперь бережно хранили её, как старый фотоальбом.
В тот день я как раз пекла шарлотку. Аромат корицы и печёных яблок, такой уютный, домашний, заполнял нашу маленькую кухню. За окном плакал мелкий осенний дождь, барабанил по карнизу, и от этого дома было ещё теплее. Я ждала Свету. Она позвонила с утра, сказала, что нужно серьёзно поговорить. Голос у неё был какой-то чужой, ледяной, совсем не дочерний. Я списала это на усталость — работа у неё нервная, ответственная, да и муж вечно чем-то недоволен.
Дверной звонок прозвучал резко, обрывая мои мысли.
Светочка, здравствуй! Проходи, разувайся, я как раз пирог…
Она не дала мне договорить. Вошла в прихожую, но не разулась. Стояла на коврике в мокрых ботильонах, стряхивая капли с зонта прямо на пол. На ней было строгое серое пальто, и в нём она казалась выше и старше своих сорока двух. В руках — твёрдая папка для документов.
Мама, у нас мало времени. Давай пройдём в комнату.
Что-то в её тоне заставило моё сердце споткнуться и замереть. Мы прошли в гостиную. Я присела на краешек нашего старого дивана, обивка которого помнила ещё тепло рук моей мамы. Света осталась стоять. Она с сухим щелчком открыла папку и положила её на журнальный столик передо мной.
Вот, — сказала она и ткнула пальцем в верхний лист с гербовой печатью. — Ознакомься.
Я надела очки, которые вечно терялись и находились в самых неожиданных местах. Руки слегка дрожали. «Договор дарения». Я пробежала глазами по строчкам, но смысл от меня ускользал, как песок сквозь пальцы. Какие-то кадастровые номера, фамилии… Моя, мужа… и её, Светланина.
Я не понимаю, Светочка, что это?
Дочь вздохнула. Это был не вздох сочувствия. Это был вздох усталости от моей непонятливости.
Это документы на квартиру. Она — моя. Отец подарил её мне. Ещё пять лет назад.
Комната качнулась. Запах яблок и корицы вдруг стал удушливым, приторным.
Как… как подарил? Витя? Но он бы мне сказал… Мы бы…
Он тебе не сказал. А теперь это уже неважно. Важно то, что я — единственная собственница. А ты… — она сделала паузу, подбирая слова, как будто боялась ошибиться в юридическом термине. — Вы живете тут незаконно.
Последние слова она произнесла тише, но они ударили громче любого крика. Незаконно. В своём собственном доме. В стенах, которые я считала частью себя. Я посмотрела на её лицо — жёсткое, незнакомое, с плотно сжатыми губами. Это была не моя Светочка. Не та девочка, которой я лечила разбитые коленки и читала сказки на ночь. Передо мной стояла чужая, холодная женщина с папкой в руках.
Но… почему? Зачем?
Потому что так справедливо, — отрезала она. — У меня есть своя семья, свои планы. Мне нужны деньги. Я собираюсь эту квартиру продать.
Продать?.. — прошептала я. — А я?.. Куда же я?
Она пожала плечами. Так пожимают плечами, говоря о чём-то несущественном, о прогнозе погоды или вчерашних новостях.
Не знаю. К Андрею поезжай, он всё равно один живёт. Или снимешь себе что-нибудь. Я дам тебе денег на первое время. С продажи.
Она говорила о моей жизни так, будто это мешок картошки, который можно просто переставить из одного угла в другой. У меня потемнело в глазах. Я вцепилась в подлокотник дивана, чтобы не упасть.
Уходи, — прохрипела я, сама не узнавая своего голоса.
Я даю тебе месяц, чтобы съехать. Через месяц здесь будут новые жильцы. Не вынуждай меня обращаться в суд, мама.
Она развернулась и пошла к выходу. Я слышала, как её каблуки чётко отстукивали по паркету. Щёлкнул замок. И наступила тишина. Оглушающая, звенящая тишина, в которой аромат остывающей шарлотки казался запахом с похорон. С похорон моей семьи.
Путевка в новую жизнь
Знаете, есть такая усталость, которая живёт не в мышцах, а где-то глубже, в самой душе. Она не проходит после восьми часов сна. Она не лечится чашкой крепкого кофе. Она просто есть. И ты носишь её в себе, как тяжёлую, промокшую от осенних дождей одежду. С этой усталостью я возвращалась домой каждый вечер. Последние лет десять уж точно.
Ключ в замке повернулся с привычным скрипом — надо бы смазать, но руки всё не доходят. Сняла в прихожей туфли, которые опять натёрли косточку на ноге, и прошла на кухню. Сумки с продуктами показались неподъёмными. Два пакета. Всего-то. А ощущение, будто вагон разгрузила.
На кухне меня ждал ритуал, доведённый до автоматизма. Вытащить из кошелька остатки зарплаты — жалкие, помятые бумажки. Разложить их по старым, подписанным конвертам: «Коммуналка», «Кредит (стиралка)», «Еда». Четвёртый конверт, самый тонкий, назывался «На жизнь». В нём обычно оставалось столько, чтобы не умереть с голоду до аванса.
Был ещё пятый конверт. Секретный. Он лежал не здесь, а в старой ореховой шкатулке, в глубине бельевого шкафа. На нём было написано одно слово: «Спина». Это была моя мечта. Не Мальдивы, не шуба, нет. Обычный санаторий где-нибудь под Псковом, с лечебными грязями и массажем. Моя поясница, измученная сидячей работой бухгалтера и тасканием сумок, уже не просила — она вопила о помощи. Но каждый раз, когда в конверте скапливалась более-менее приличная сумма, у Игоря, моего мужа, случалась острая необходимость. То ему нужен был новый спиннинг, потому что старый «уже не тот». То навигатор в машину, без которого он, видите ли, заблудится по дороге на дачу к другу. И я вздыхала, доставала деньги из «Спины» и отдавала ему. Потому что семья — это ведь… компромиссы?
Игорь сидел в гостиной. На диване, который мы покупали ещё на серебряную свадьбу и который давно просился на перетяжку. Ноги в стоптанных тапках закинуты на журнальный столик. В руках пульт. По телевизору какой-то загорелый ведущий счастливо улыбался на фоне лазурного моря.
Пришла? — бросил Игорь, не отрывая взгляда от экрана. — Есть что-нибудь пожевать?
В холодильнике суп вчерашний. Разогрей.
Он недовольно хмыкнул. Разогреть самому — это был почти подвиг.
Я прошла в комнату, чтобы переодеться в старый халат. Усталость навалилась с новой силой. Хотелось просто лечь и не двигаться. Но нужно было ещё разобрать сумки, приготовить ужин на завтра…
Марина! — крикнул Игорь из гостиной. — Иди сюда, разговор есть.
Сердце неприятно ёкнуло. «Разговор есть» обычно означало, что ему опять что-то понадобилось. Я вышла к нему, вытирая руки о халат.
Он поставил звук телевизора на минимум. На экране по-прежнему плескалось море. Игорь посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом, будто я была не женой, с которой он прожил тридцать с лишним лет, а каким-то неодушевлённым предметом.
Я тут подумал, — начал он веско, как будто собирался объявить о научном открытии. — У нас в отношениях всё как-то… прокисло. Искры нет. Романтики.
Я молчала. Что на это скажешь? Искра давно потухла под грудой его носков, разбросанных по квартире, и моего молчаливого смирения.
Так вот, — продолжил он, набрав в грудь воздуха. — Я придумал, как всё исправить. Чтобы сохранить нашу семью.
Он сделал драматическую паузу.
Если не хочешь разводиться, купи мне путевку на море.
Я замерла. Мне показалось, я ослышалась.
Что?
Пу-тёв-ку. На мо-ре, — произнёс он по слогам, как для умственно отсталой. — Я заслужил отдых. Я устал от этой серости, от этой рутины. Мне нужно перезагрузиться. Это пойдёт на пользу нашим отношениям. Вот увидишь, я вернусь — и всё у нас будет как раньше.
Абсурдность его слов была такой густой, что её можно было резать ножом. Он, который уже пять лет как «не мог найти себя» после сокращения и чьей главной работой было перемещение с дивана на кухню и обратно. Он, чья рутина состояла из просмотра телевизора и жалоб на жизнь. Он… заслужил отдых?
Игорь, ты в своём уме? — мой голос прозвучал тихо и хрипло. — Какие путёвки? У нас кредит за стиральную машину не выплачен. Я еле-еле концы с концами свожу.
Его лицо мгновенно окаменело. Добродушная маска спала, явив миру привычное выражение обиженного эгоиста.
Я так и знал! Жадность! Тебе для мужа родного денег жалко! Я на тебя лучшие годы потратил, а ты!.. Ты убила во мне мужчину, понимаешь? Загнала под каблук! А теперь хочешь, чтобы я тут сгнил заживо?
Он вскочил с дивана.
Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому! Развод! Всё поделим! Квартиру эту твою…
И он замолчал, потому что квартира была моя, добрачная. Это был его самый больной проигрыш.
Он развернулся и ушёл в спальню, громко хлопнув дверью. А я осталась стоять посреди гостиной. На экране телевизора счастливый ведущий нырнул в бирюзовую воду. А я… я утонула в тишине. Оглушающей, ядовитой тишине его ультиматума.
Следующие два дня превратились в ад. Игорь со мной не разговаривал. Он передвигался по квартире, как тень, громко и страдальчески вздыхая. Он демонстративно пил одну воду с хлебом, показывая, как он страдает от моей «жадности». Атмосфера в доме стала такой тяжёлой, что, казалось, даже воздух можно было потрогать — он был вязким и липким от невысказанных упрёков и затаённой злости.
Я не спала. Ворочалась с боку на бок, а в голове крутились его слова: «Развод…», «Убила мужчину…», «Жалко денег…». А мне было жалко не денег. Мне было жалко себя. Ту молодую девчонку, которая когда-то выходила замуж за весёлого кудрявого парня, инженера с горящими глазами. Куда всё это делось? Когда он превратился в этого брюзжащего, ленивого старика? И когда я позволила ему это сделать?
На третий день я не выдержала. На работе, закрывшись в туалете, я набрала номер дочери.
Анечка, привет.
Привет, мам. Что с голосом? Ты плакала?
И меня прорвало. Всхлипывая, сбиваясь, я рассказала ей всё. Про ультиматум, про море, про развод. Я ждала сочувствия, утешения, слов о том, что папа не прав, но мы что-нибудь придумаем.
Аня помолчала, а потом ответила жёстко, так, как я от неё не ожидала:
Мама. А ты сама когда последний раз отдыхала?
Вопрос застал меня врасплох.
Ну… я не знаю… Мы на дачу ездили… лет пять назад…
На дачу копать картошку — это не отдых, — отрезала Аня. — Ты про свою спину вспомни. Ты же в санаторий собиралась. Собрала деньги?
Ну… почти…
Так вот, — её голос звенел сталью. — Хватит. Просто хватит это терпеть. Мам, ты пойми, он не изменится. Он просто паразит. Он сидит на твоей шее, свесив ножки, и ещё требует, чтобы ты его на море отвезла. Ты работаешь на двух работах, а он — лежит на диване. Это справедливо?
Паразит. Какое точное, страшное слово. Оно ударило меня под дых.
Но… брак… семья… — пролепетала я старые, привычные заклинания.
Какой брак, мама?! У вас нет брака! Есть ты — и есть твой великовозрастный ребёнок, которого ты обслуживаешь. Подумай о себе. Хоть раз в жизни. Просто подумай о себе.
Она повесила трубку. А я сидела на холодном кафельном полу в офисной уборной и плакала. Но это были уже другие слёзы. Не слёзы жалости к себе. Это были слёзы горького, злого прозрения.
Весь вечер я думала. Я вспоминала. Вспоминала, как отказалась от новой зимней куртки, потому что Игорю «кровь из носу» нужны были новые диски для машины. Как не пошла на юбилей к подруге, потому что он закатил скандал, что ему не с кем будет смотреть футбол. Как раз за разом отодвигала свои желания, свои нужды, свои мечты на задний план. Сначала — ради детей. Потом — ради него. А где во всём этом была я?
Я подошла к бельевому шкафу. Открыла дверцу, которая жалобно скрипнула. Запустила руку вглубь стопки постельного белья и нащупала её. Мою старую ореховую шкатулку. Шкатулку, где лежала не просто заначка. Там лежала моя похороненная мечта о здоровой спине и тихом отдыхе.
Вечером Игорь, видимо, решил, что достаточно меня «повоспитывал». Он вышел из спальни, сел напротив меня на кухне и с видом победителя спросил:
Ну что, надумала? Я тут нашёл отличный отель в Турции, недорогой. Пять звёзд, «всё включено». Завтра можно уже ехать оформлять.
Он был так уверен в своей победе. В том, что я, как всегда, сломаюсь, уступлю, пойду на поводу. И эта его самоуверенность стала последней каплей.
Я молча встала. Прошла в комнату. Достала шкатулку. Игорь проводил меня самодовольной ухмылкой. Когда я вернулась и поставила шкатулку на стол, он победно улыбнулся.
Вот видишь! Можешь же, когда хочешь! Давай, считай, сколько там.
Я открыла крышку. Пересчитала аккуратные, сложенные стопочкой купюры. Деньги, которые я откладывала больше года, отказывая себе во всём.
Да, Игорь, я всё решила, — сказала я тихо и спокойно. Так спокойно, что сама себе удивилась. — Ты прав. Нам нужен отдых. Мне.
Я отодвинула шкатулку, открыла старенький ноутбук, который загружался целую вечность. Нашла сайт санатория под Псковом. «Сосновый бор». Фотографии сосен, озера, процедурных кабинетов. Моя тихая, несбыточная мечта.
Пальцы Игоря нетерпеливо барабанили по столу.
Ну что ты там возишься? Давай уже свою Турцию…
На его глазах, под его ошеломлённый взгляд, я заполнила форму. Фамилия, имя, отчество. Даты заезда. Оплатить. Я нажала на кнопку. На экране появилась надпись: «Ваш заказ успешно оформлен. Путевка на имя Марины Николаевны Смирновой оплачена».
Я купила одну путевку. В хороший санаторий с лечением. Для себя.
— Ты… Ты что сделала?!..Я медленно закрыла ноутбук и посмотрела на мужа. Его лицо вытянулось. Улыбка сползла, как будто её стёрли ластиком. Он смотрел то на экран, то на меня, и в его глазах плескалось непонимание, переходящее в ярость.
Я купила себе путевку, — так же спокойно ответила я. — Я еду лечить спину.
А я?! А море?!
А море, Игорь, отменяется.
Но… развод…
Разводиться мы не будем, — я покачала головой и впервые за много лет посмотрела на него не как на мужа, а как на постороннего человека. — Зачем мне эти хлопоты? Ты сам подашь на развод. Очень скоро. Когда поймёшь, что содержать тебя и оплачивать твои «хотелки» я больше не намерена. А я… я еду отдыхать.
Он кричал. О, как он кричал! Обвинял меня во всех смертных грехах. Называл эгоисткой, предательницей. Потом, когда понял, что крик не работает, начал униженно просить. Говорил, что он всё понял, что он изменится, что он просто пошутил.
Но впервые в жизни я не реагировала. Его слова были просто шумом, как радиопомехи. Они больше не могли причинить мне боль. Я молча пошла в комнату и достала с антресолей старый чемодан. Сдула с него пыль. И начала спокойно собирать вещи. Тёплый халат. Удобные тапочки. Книгу, которую давно хотела прочитать. Новый яркий шарф, купленный на распродаже и ни разу не надетый.
Я собирала не просто чемодан. Я собирала свою новую жизнь.
В финальной сцене нет аэропорта и лазурного берега. Есть вагон поезда. Я сижу у окна. За стеклом проплывают деревья, поля, маленькие станции. Поезд мерно стучит по рельсам, и этот стук успокаивает, баюкает. Впервые за много-много лет я не чувствую тревоги. Не думаю о конвертах, кредитах и о том, что приготовить на ужин обиженному мужу.
Я чувствую покой. И огромное, всепоглощающее облегчение. Такое, будто с моих плеч сняли неподъёмный мешок, который я тащила всю жизнь.
Солнце пробивается сквозь облака и касается моего лица. Я закрываю глаза и подставляю ему щёку. А потом открываю и смотрю на своё отражение в вагонном стекле. И вижу там не уставшую, задёрганную тётку. А женщину. Женщину, которая улыбается.
Она выбрала себя. Наконец-то.
