никитаВесна в этом году пришла в Крым рано. Спокойное море ярко блестело под солнцем, голые ветви миндаля и персиков были сплошь усыпаны розовыми цветами.
Дом Таисии Громовой стоял на горе. Четыре из восьми окон длинного одноэтажного дома выходили на море, и из них открывался волшебный вид: безбрежное, без конца и края, море. Четыре огромных, посаженных ещё дедушкой Таисии Васильевны, старых кипариса, растущих, как стражи, в четырёх углах двора, летом дарили хозяйке спасительную тень.
Таисия Васильевна подошла к окну и долго смотрела на прекрасное, необъятное море. Потом, тяжело вздохнув, она вновь стала перебирать книги.
Это была высокая, коренастая пожилая женщина, ещё крепкая и выносливая, несмотря на свои семьдесят два года. Покрытое морщинами лицо её ещё хранило остатки былой красоты.
Готовясь к переезду, хозяйка бродила по комнатам, собирала памятные, дорогие сердцу вещи, связанные с радостными или грустными воспоминаниями, и складывала их в три потёртые, не слишком большие дорожные сумки.
Она бережно упаковала старые, оставшиеся от родителей часы с кукушкой, с десяток книг, единственную «выжившую» чашку, оставшуюся от дорогого чайного сервиза, подаренного им с мужем на свадьбу.
Она посмотрела на косяк двери и слабо улыбнулась: по косяку с неравными промежутками шли неглубокие, сделанные ножом зарубки – «Машкина лесенка», как называл эти зарубки супруг.
И на секунду ей показалось, что она здесь – её Машенька, её умершая дочка: прижалась светло-русой головкой к косяку, чтобы отец измерил её рост и сделал ножом очередную зарубку.
Таиса аж вздрогнула: ей показалось, что она слышит хрипловатый голос мужа:
– Тая, она за три месяца вытянулась почти на сантиметр!
Таисия Васильевна, едва сдерживая слёзы, ласково погладила рукой дверной косяк и вышла из кухни.
Уже не сдерживая слёз, она вошла в зал. Здесь в хаотичном беспорядке были развешаны фотографии. Тяжело вздохнув, женщина остановилась у большой фотографии любимой внучки. С круглого фото в тёмной деревянной рамке на неё смотрела невысокая, изящно сложенная светловолосая девушка в ярком летнем платье. Здесь Ангелине было девятнадцать лет.
Четыре года назад внучка упорхнула из маленькой, тихой, зелёной Алупки, где знакома каждая улочка, где воздух насквозь пропитан солоноватым запахом моря, в шумную и беспокойную Москву.
Лина с детства любила всё яркое – одежду, кольца, серьги. Внучка была необычайно активной, тоненькой, гибкой и заводной – дед звал её чертёнком в юбке.
В двенадцать лет Ангелина едва не утонула в море: сильная и бесстрашная, она заплыла невесть куда, а потом силы иссякли, и девочка стала тонуть. На счастье, рыбаки, удившие рыбу неподалёку, заметили неладное и подоспели на помощь…
Каждый отпуск Лина приезжала в Алупку и, расцеловав бабушку, бросив сумку в угол, пощебетав с полчаса и наскоро перекусив, тут же бежала к морю. Она наслаждалась каждой минутой, всем существом впитывала родное крымское тепло, бесстрашно заплывала далеко за буйки, проводила на пляже дни напролёт и домой приходила только спать.
Но отпуск заканчивался, и девушка снова срывалась и уезжала в столицу, где она работала в парикмахерской, полная наивных, радостных надежд на будущее. Ангелина надеялась на успешную карьеру и счастливую жизнь в Москве – она хотела там «зацепиться».
***
«Что-то я устала сегодня, – подумала Громова. – Завтра продолжу».
Она быстро расстелила кровать и легла, но сон не шёл. Нервы Таисы были взвинчены, и воспоминания, яркие, как цветные картинки, мелькали у неё перед глазами…
Ей снова было двадцать четыре. В молодости Тая была стройна и очень миловидна. На неё – высокую, темноглазую, длинноногую, светловолосую – заглядывались парни, но Таино сердце молчало.
В то лето она поехала в Саратов, в гости к своей тётке – младшей сестре матери. И едва не утонула в Волге.
Тая прекрасно плавала, но она привыкла плавать в море, а тут угодила в водоворот. Кажется, секунду назад она была на безопасном мелководье, и под ногами был мелкий волжский песок. Она не успела даже испугаться, как её стиснуло со всех сторон, сдавило, и неумолимо потянуло в ледяную, чёрную бездну.
Она тонула!..
Собрав все силы, Таисии удалось на мгновение вынырнуть, глотнуть воздуха, и, прежде чем вновь скрыться в водовороте, она увидела, как с берега к ней на помощь бросился какой-то парень…
…Девушка не помнила, ни как они выбрались из водоворота, ни как её вытащили из реки. Она пришла в себя на тёплом песке и тут же закашлялась, выплёвывая воду.
– Ну, девонька, ты в рубашке родилась! – сказал ей тогда хмурый пожилой врач.
Николай Громов – парень, бросившийся за ней в водоворот – проводил Таю до дома тётки. И теперь, лёжа без сна, Таисия Васильевна вспоминала в мельчайших подробностях все жесты, слова, взгляды Николая, которые он бросал на неё в тот памятный, тёплый вечер.
Девушка, как могла, оттягивала отъезд: Николай – высокий, сероглазый, широкоплечий, с загорелым, скуластым лицом – очень уж ей приглянулся.
Стояла восхитительная погода. Ясные, солнечные дни плавно перетекали в тихие тёплые сумерки, а затем – в звёздные ночи. Тая и Коля гуляли без устали, почти до зари.
Перед её отъездом они обменялись адресами, и целый год переписывались, а на следующее лето Николай приехал к Тае в Крым.
Громов ухаживал за ней два года. Они ссорились, сходились и расходились, он не хотел уезжать из Саратова, она не хотела бросать Крым, и всё же любовь победила: в неполные двадцать семь Таисия стала женой Николая.
Молодые сняли квартиру в Севастополе, через год с небольшим у них родилась дочь Машенька – светловолосая, пухлощёкая, горластая.
Николай работал водителем автобуса, Таиса, выйдя из декрета, преподавала в школе химию. Когда через шесть лет один за другим умерли Таины родители – оба от инфаркта, Таисия и Николай вернулись в Алупку, в опустевший родительский дом.
Машенька выросла красавицей и умницей: после школы она с отличием окончила медицинский колледж и стала медсестрой.
Она до одури влюбилась в своего дальнобойщика, Тимофея Коврова, и через полгода после знакомства, уже будучи беременной, выскочила за него замуж.
Тимофей бурно радовался рождению дочери Ангелины. Кажется, они с Машей были счастливы, да только счастье это было недолгим. Линочке едва исполнилось четыре года, когда её папа погиб в автокатастрофе.
После смерти мужа Мария вернулась с дочкой в родную Алупку, в старый родительский дом.
После гибели Тимофея она как будто поставила жизнь на паузу: мужчин для неё словно не существовало, а единственным светом в окошке была дочь. Часто мать с дочкой часами гуляли по безлюдному вечернему пляжу и говорили обо всём на свете…
И всё бы ничего, но в тридцать семь лет Марию настиг рак. Молодая, красивая, цветущая женщина менее чем за год превратилась в тень, в шатающуюся от слабости старуху. Болезнь поставила на её жизни крест. Маша знала, что умирает, и понимала, что надежды нет. Она хотела сделать дочери на прощанье особенный подарок, и за три недели до смерти подарила ей щенка овчарки.
Ангелина назвала щенка Греем.
После смерти матери девочку воспитывали бабушка и дедушка.
***
Николай, некогда добрый и щедрый, к старости стал скупым и сварливым. В молодости деньги в руках Таиного мужа не задерживались – они утекали сквозь пальцы, испарялись, исчезали: он мог, не посоветовавшись с супругой, купить дорогие часы в дом, кольцо или серёжки дочке, жене или внучке.
В старости Николай занашивал одежду и обувь до дыр, боялся потратить на себя или жену лишнюю копейку. Единственной, для кого он никогда не жалел денег, была внучка Ангелина.
Николай умер полтора года назад – прободная язва его таки доконала, и Таисия Васильевна осталась одна в большом старом доме. Одна, если не считать старого пса Грея – немецкой овчарки, которую перед смертью подарила Ангелине мама.
***
Старая облезлая овчарка уже еле передвигалась на больных, едва гнущихся лапах. Днём подслеповатый, немощный пёс дремал. Старый Грей днями лежал, почти не шевелясь, под громадным кипарисом, кряхтел, почти как человек, и глухо ворчал. На ночь Таиса забирала его в дом, где он выл почти безостановочно, жалобно, надрывно и заунывно.
Однажды сентябрьской ночью Грей умер, и наутро Таисия Васильевна, давясь слезами, закопала собаку под тем самым кипарисом, где она так любила лежать.
***
В одну из последних ночей, проведенных под крышей родного дома, Таисия Васильевна легла поздно. Она всё не могла заснуть, по её ногам бегали мурашки, затем ноги скрутило жестокой судорогой от икр до бёдер. Пожилая женщина беспокойно ворочалась в постели и совсем не спала в ту ночь. Сердце бешено стучало, её охватило мрачное уныние.
И лишь когда восток заалел зарёй, она вдруг провалилась в глубокий, спокойный сон.
Таисия Васильевна встала поздно, и сразу после завтрака вышла в сад. Стояли последние апрельские дни – уже вовсю пахло весной. Женщина провела весь день в саду. Она прощалась с кипарисами и старой кривой черешней, с широкой, источенной червями скамейкой, которую когда-то сколотил Николай, и большим раскидистым кустом жасмина.
Солнце спряталось за гору, заалели маленькие, лёгкие, будто разбросанные чьей-то шаловливой рукой по небу облака.
Надвигался вечер – один из последних её вечеров здесь: Таисия Васильевна уже договорилась о продаже дома и нашла покупателей – пару интеллигентных питерских пенсионеров, мечтающих жить у самого моря.
Глухое отчаяние когтями рвало душу: ей не хотелось продавать дом, в котором прошла вся её жизнь, с которым было связано столько тёплых, дорогих сердцу моментов, но жить на пенсию было трудно, и она нуждалась в деньгах.
Да и потом, что ей делать одной в большом пустом доме? Таиса собиралась переехать в Симеиз, где уже присмотрела себе полдома – три небольших комнатки – правда, далековато от моря, зато дёшево.
А оставшиеся деньги надо будет отложить и потихоньку тратить – пенсия-то невелика…
Тихо заскрипела старая калитка, и Таисия Васильевна удивлённо оглянулась – это кто ещё пожаловал?
Молодая светловолосая женщина неторопливо, по-хозяйски вошла во двор.
Таисия несколько долгих минут напряжённо вглядывалась в неё, прежде чем узнала:
– Это ты, Линочка? – наконец пролепетала она.
– Ну а кто ж, бабуль? – засмеялась девушка. – Привет!
Ангелина закатила во двор розовую коляску, втащила большую чёрную дорожную сумку и порывисто обняла бабушку.
– Ты надолго?
– Похоже, навсегда, – девушка невесело усмехнулась. – Не сложилось у меня с Москвой…
Пожилая женщина молчала и, как зачарованная, то и дело переводила взгляд с раскрасневшегося лица внучки на красивую нежно-розовую коляску.
– И я, бабуль, не одна, а с доченькой, твоей правнучкой. Её Ксенией зовут. А где, кстати, Грей?
– Он… умер… недавно…
Ангелина вздрогнула всем телом, смахнула со щеки слезинку, глубоко, горестно вздохнула, затем вытащила из коляски спящего ребёнка и, оставив коляску с сумкой во дворе, вслед за бабушкой поднялась по старым, выщербленным временем ступенькам.
***
Лина, забравшись с ногами в низенькое старое кресло, пила чай. Таисия Васильевна подошла к дивану и осторожно взяла лежащий на нём свёрток. Мягкое, живое тепло – тепло крошечной девочки – разлилось по её ладоням. Из кокона пелёнок выглянуло розовое личико ребёнка. Малышка спала безмятежным младенческим сном.
В порыве нежности женщина склонила голову и поцеловала правнучку. Разбуженная неосторожным поцелуем, малютка распахнула голубые глаза, скользнула ещё затуманенным, сонным взглядом по лицу прабабушки, искривила губки и захныкала:
– Дай, бабуль, я её покормлю, а то Ксюша сейчас раскричится!
Ангелина брякнула чашкой о стол, взяла ребёнка на руки, устроилась в кресле и дала дочке грудь.
А Таисия Васильевна, не помня себя, выскользнула из зала и почти вбежала в спальню: ей нужно было побыть одной и успокоиться – вспышка нежданной радости пронизала её насквозь, словно молния. Её трясло от радостного возбуждения.
Она не будет продавать этот любимый старый дом – теперь ей есть кому оставить его, ведь жизнь продолжается.