«Только не позже двух», — буркнула Марина, разглядывая тускло-розовые разводы на ногтях. Лак вчерашний, дешёвый, из перехода, — держится, зараза, крепче обещаний.
Витя кивал, натягивая свитер — чёрный, с рыжей полосой по груди. Гардероб тридцатидвухлетнего мальчика, закупленный в секонде три года назад: «Ну чего ты, хорошие же вещи, только поносить». Подработок у Вити было много, денег — мало. Точнее, не было совсем. Очередную зарплату экспедитора опять «отдали Мишке, потому что ему на учёбу срочно». А на арендную двушку в Выхино, естественно, скидывалась Марина. Ей же и ходить в этом свитере рядом.
«Вить, точно в сауну?» — вопрос прозвучал глупо, дежурно. Марина и сама это поняла, поморщилась.
«А куда ещё?» — он застегнул ремень, поправил вечно сползающие джинсы. За четыре года совместной жизни она ни разу не видела на нём брюк.
«Ну там… не знаю», — она опустила взгляд, сделала вид, что рассматривает заусенец. Знала, что если прямо спросит — поругаются. А сил на это не было совсем. С утра еле отстояла смену в парикмахерской, ныла поясница, голова кружилась. И этот звонок от гинеколога.
«Опять начинаешь?» — в голосе мужа появились те самые нотки, которых она так боялась. Интонация человека, которому надоело оправдываться. Она вздрогнула — привычка, выработанная долгими вечерами ссор из-за его походов с друзьями.
«Нет-нет, просто спросила. Иди. Передавай всем привет».
Хотела добавить про результаты анализов — такие странные, что врач перезвонила сама, велела прийти завтра. Но он уже шнуровал кроссовки, не глядя на неё. Тема закрыта.
Дверь хлопнула без прощального поцелуя, без «я тебя люблю» — они давно уже не говорили таких слов. Их заменили «купи хлеба» и «оплати интернет».
Марина открыла окно настежь. Октябрьский ветер ворвался в комнату, взъерошил волосы, прогнал запах дешёвого одеколона, оставшийся после Вити. Она прижалась лбом к холодному стеклу. С четвёртого этажа панельки открывался «шикарный вид» на мусорные баки и парковку. Три года назад, когда они впервые увидели эту квартиру, Витя сказал: «Зато своё. Ну, почти». Ей тогда понравилась его практичность.
Телефон тренькнул сообщением. Тамара, коллега из парикмахерской: «Как анализы? Что на завтра назначила?»
Марина положила трубку на подоконник. Не хотелось отвечать, не хотелось думать. Врач говорила что-то про воспаление, нетипичное для её возраста. «Такое обычно бывает, когда… Ну, вы понимаете, Марина Сергеевна». Нет, не понимала. Или не хотела понимать.
Сходила в душ. Вымыла голову дважды — как всегда, по привычке парикмахера: от чужих волос, запаха краски, городской пыли. Надела старую футболку Вити — серую, застиранную, пахнущую домом. Легла в кровать с книгой, которую не открывала уже месяц. Буквы расплывались перед глазами. Всё казалось ненастоящим — и эта съёмная квартира с обоями в цветочек, и запах стирального порошка от подушки, и собственное тело, которое вдруг стало чужим и больным.
«Без тебя». Как часто за последний год она слышала это от мужа. «Мы с пацанами сгоняем без тебя». По четвергам — сауна. По субботам — туда же или в бар. Иногда рыбалка, хотя рыбы она ни разу не видела. Сначала спрашивала: «А меня с собой?» — получала в ответ хмурое: «Там чисто мужская компания, тебе будет скучно». Потом привыкла, перестала. Но внутри что-то постоянно ныло — как зуб, который вот-вот заболит.
Засыпая, подумала, что нужно завтра после больницы купить продуктов, приготовить что-нибудь вкусное. Может, поговорить с Витей. По-честному. О том, что она боится. О том, что не понимает, откуда у неё может быть эта «инфекция половых путей», как назвала её врач. Ведь у них только друг с другом. Ведь у них всё по любви, пусть и без особой страсти последнее время.
А потом мелькнула ещё одна мысль — тревожная, колючая: а что, если не только с другом? Что, если всё совсем не так, как ей рассказывают?
Но эту мысль она прогнала. Слишком страшно. Слишком больно. Слишком похоже на правду.
Проснулась Марина от грохота. Сначала не поняла — приснилось? Но нет, в прихожей явно гремели ключи, хлопала дверь, слышались мужские голоса вперемешку с громким смехом. Часы на телефоне показывали начало второго ночи.
«Тссс, Ленку разбудишь», — это голос Вити, чуть невнятный, пьяный.
«Не Ленку, а Маринку», — хохотнул кто-то в ответ.
Она медленно села на кровати. Вглядываясь в темноту, нащупала тапочки. В горле пересохло. Кухонный свет полосой лежал на полу коридора.
***
Марина натянула спортивные штаны, одёрнула футболку и вышла из спальни. Голоса на кухне стали громче — мужской гогот перемежался со звоном бутылок. Четыре года назад, когда они только съехались, Витины друзья казались ей веселыми ребятами. Теперь, в два часа ночи, они напоминали стаю шакалов, ворвавшихся в её территорию.
На кухонном столе расположился кальян — огромный, вычурный, с узорами под малахит. Марина никогда его раньше не видела. Три пустые бутылки пива, рассыпанная по столу соль, чьи-то ботинки прямо у плиты. И запах — смесь табака, перегара и ещё чего-то сладковато-приторного.
— А вот и хозяюшка! — Димон, Витин друг со школы, поднял бутылку в приветственном жесте. Его опухшее лицо лоснилось, а глаза за стёклами очков казались мутными.
— Не спится? — участливо спросил Витя, и в этой фальшивой заботе было столько знакомого, что Марина почти улыбнулась. Так он спрашивал всегда, когда был виноват — с этой особенной интонацией человека, который уже придумал себе оправдание.
— Вы разбудили меня, — она оперлась о дверной косяк, чувствуя странную лёгкость в теле, — громко.
Она обвела взглядом кухню. Кроме Вити и Димона, тут был ещё Толик — смуглый, похожий на цыгана парень, работавший с мужем в одной компании. Он рассматривал экран телефона с таким интересом, будто там скрывались все тайны вселенной.
— Мы тихонько, — пробормотал Витя, — посидим и разойдёмся.
«Мы» — это слово кольнуло. Раньше было «мы» — она и Витя. Теперь «мы» — это он и его друзья, а она — посторонняя, чужая, мешающая.
— Может, чаю? — спросил Толик, подмигивая ей с фамильярностью, которой раньше не было.
Что-то было не так. Что-то изменилось в воздухе, в интонациях, в том, как они смотрели на неё. Будто знали что-то, чего не знала она.
И тут Марина услышала звук — шум воды в ванной. Кто-то включил душ.
— А кто… — начала она, но её перебил грохот упавшей на пол бутылки.
— Блин, — Витя метнулся вытирать лужу, не глядя на жену.
— Кто в ванной? — она задала вопрос прямо, глядя на мужа.
— Так это… — Димон махнул рукой в сторону коридора, — Кристинка моется. Мы ж с сауны.
В памяти всплыл обрывок давнего разговора. «Там чисто мужская компания, тебе будет скучно». Чисто мужская.
Марина сделала шаг к коридору, но Витя неожиданно оказался рядом, взял её за локоть.
— Да ничего такого, — зашептал он быстро, — просто Димоновая знакомая, они там познакомились, ну, в сауне… Она, это, массажисткой там подрабатывает.
Массажисткой. В сауне. В два часа ночи.
Вода перестала шуметь. Дверь ванной открылась, и в узком коридоре появилась девушка — тоненькая, с мокрыми светлыми волосами, закутанная в Маринино полотенце. Большое, банное, с вышитыми ромашками — свекровь подарила на новоселье.
Девушка заметила Марину и замерла, вцепившись в полотенце.
— Ой, — пискнула она, и этот звук, такой детский, так не вязался с её подведёнными глазами и татуировкой на плече, — а мне сказали, хозяйка спит…
— Я проснулась, — ответила Марина, удивляясь собственному спокойствию.
Она разглядывала эту девчонку — лет двадцать, не больше, крашеные волосы, длинные нарощенные ногти, на одном уже скол. Губы пухлые, но с этими модными «уточками» — силикон, не иначе. Одежда девушки висела тут же, на крючке в коридоре — прозрачная блузка с блёстками, короткая юбка. Блузка была влажной, словно на неё что-то пролили.
— Мы щас в клуб, — сказал Витя, всё ещё держа Марину за локоть. — Димон девчонку снял, вот. Едем обмывать.
— Что обмывать? — Марина наконец высвободила руку.
— Так у Толика днюха была, — Витя глянул на друга, тот согласно закивал, — ну и это… загуляли. Ты ложись, мы ненадолго.
Девушка прошмыгнула мимо Марины в кухню, где уже высох её паспорт, оставив после себя запах цветочных духов — слишком сильный, слишком сладкий. Тот самый запах, который Марина иногда чувствовала от Вити, когда он возвращался из своих «саун».
— Что это? — спросила она, глядя мужу в глаза.
— А? — он уже не смотрел на неё, доставая из холодильника ещё пиво.
— Что. Это. Такое, — каждое слово давалось с трудом, будто внутри что-то ломалось, трескалось с каждым звуком.
— Да не парься, ничего такого, — Витя открыл бутылку, сделал глоток. — Просто посидели. Чего ты на ровном месте…
«На ровном месте». Так он говорил всегда, когда она не соглашалась с ним, сомневалась, задавала неудобные вопросы.
Девушка вышла из ванной уже одетая, с мокрыми волосами. Блузка на ней облепила тело — тонкая ткань не скрывала ничего. Она что-то прошептала на ухо Димону, тот хохотнул и приобнял её за талию.
— Ну что, по коням? — Витя уже натягивал куртку. — Тань, ты чего выпучилась? Ложись, поздно уже.
Таня. Не Марина. Он назвал её Таней — именем своей бывшей.
— Я Марина, — произнесла она, и собственный голос показался ей чужим.
— Чё? — Витя глупо моргнул, потом смутился. — Маринка, конечно. Извини, пьяный я.
Они вышли — шумной гурьбой, галдя и толкаясь в узкой прихожей. Витя последний, бросил через плечо: «Не жди, поздно будет», и захлопнул дверь.
Марина осталась стоять посреди кухни, среди раскиданных окурков и пустых бутылок. От раковины поднимался пар — девица, видно, сполоснула там свою чашку. Заботливая какая.
В ванной на полу валялась скомканная серая футболка. Марина подняла её — та же, что была на Вите днём. На ткани — следы губной помады.
***
Час. Два. Три. Стрелки часов ползли с издевательской медлительностью. Марина сидела на краю ванны, сжимая в руках футболку с пятнами помады. Алые разводы на сером хлопке словно светились в тусклом свете ночника. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз красила губы в такой цвет — и не могла.
Помада не её. Футболка не её. Жизнь — тоже, оказывается, не её.
Воспоминания нахлынули внезапно. Вот они с Витей, ещё студенты, сидят на лавочке в парке. «Я не такой, как другие», — говорит он, убирая волосы с её лица. — «Я однолюб. Ты будешь единственной». Она верит, крепко зажмурившись, позволяя себе упасть в этот омут.
Следующая вспышка — новоселье в этой квартире. Тараканы на кухне. Ржавая вода из крана. Обои со странными потёками в углу (предыдущие жильцы были не очень аккуратны). Но они счастливы, потому что «своё», потому что «вместе».
«Ты моё сокровище», — шептал он ночью, обнимая, и она таяла от этих слов, думая, что нашла свой укромный уголок счастья.
И вот теперь — кальян, запах чужих духов и девица с силиконовыми губами. А ещё воспаление, о котором говорила врач. «Такое обычно бывает при… Ну, вы понимаете». Теперь она понимала.
— Дура, — сказала Марина вслух и сама удивилась своему голосу — он звучал надтреснуто, как старая пластинка.
Она встала, сунула футболку в пакет для мусора и вышла на кухню. Молча собрала бутылки, окурки, вымыла пепельницу, сложила кальян в коробку и поставила в угол. Потом принялась чистить раковину — там, где мылась эта девица. Скребла с остервенением, словно пыталась стереть не только физические следы чужого присутствия, но и само воспоминание о нём.
Резкий запах хлорки бил в нос, глаза слезились, но она продолжала тереть белый пластик, уже и так сияющий чистотой. Тереть и вспоминать — все эти саунные четверги, все «пацанские» посиделки, все ночные звонки с фальшивыми извинениями.
Она терла и думала о том, как слепо верила, когда он рассказывал о своих «рыбалках без улова», о своих «пересменках», о внезапных «корпоративах». Как не хотела верить подругам, намекавшим на странности. Как злилась на мать, сказавшую однажды: «Проверь его телефон». Не проверила. Брезговала. Говорила себе: доверие важнее.
В зеркале над раковиной отражалось бледное лицо с тёмными кругами под глазами. Ей вдруг стало страшно от мысли, что где-то в ней, внутри, сейчас живёт чужая болезнь. Что-то, что он принёс в её тело, как паразита, и спокойно оставил там, продолжая смотреть в глаза и говорить «люблю».
Марина зашла в спальню, открыла шкаф и достала чемодан — старый, потёртый, тот самый, с которым Витя приехал к ней четыре года назад. Стала складывать его вещи — методично, аккуратно. Футболки к футболкам, джинсы к джинсам. Носки — в отдельный пакет. На дно чемодана положила книгу, которую он никогда не читал — подарок на день рождения от её родителей. «Тренируй мозг, а не только остальное», — сказал тогда отец. Витя посмеялся, но взял. Книга так и стояла на полке, неразрезанная, с закладкой на первой странице.
За окном начинало светать. В этом сером предутреннем свете квартира выглядела особенно уныло — обшарпанные углы, пятна на обоях, трещина на потолке. Дом, который никогда не был домом. Не для неё. Не для них обоих — потому что их обоих, оказывается, и не было.
Телефон Вити зазвонил — он оставил его на тумбочке. На экране высветилось «Кристинка» и подмигивающий смайлик. Марина невольно улыбнулась этой иронии. Даже не прятался. Даже не боялся, что она увидит. Настолько был уверен в её слепоте.
Она взяла трубку и посмотрела на входящий вызов, не решаясь ответить. Звонок оборвался. Через секунду пришло сообщение: «Ты где? У Димона деньги кончились».
Марина отложила телефон и закончила укладывать вещи. Чемодан получился лёгким — удивительно, как мало на самом деле вещей было у Вити. Как мало следов он оставил в этой квартире, в её жизни.
Вдруг она вспомнила их первую встречу — свадьба подруги, он пригласил её на танец. Потом проводил до дома, всю дорогу рассказывал про какой-то фильм, который она не смотрела. А у подъезда вдруг замолчал и поцеловал — без предупреждения, просто шагнул ближе и поцеловал. И она растаяла, поверила, пошла за ним, как за крысоловом из старой сказки.
— Дурочка, — сказала она себе. — Какая же ты была дурочка.
Самое страшное было не в том, что он изменил. И даже не в том, что заразил её чем-то. А в том спокойствии, с которым он смотрел ей в глаза всё это время. В лёгкости своей лжи. В уверенности, что она не догадается.
Или — и эта мысль была хуже всего — в уверенности, что она знает, но будет молчать. Что она настолько зависима от него, от этой иллюзии «семьи», что проглотит всё. Включая чужую помаду на его футболке и воспаление в собственном теле.
Взгляд упал на их совместную фотографию на стене — отпуск в Сочи два года назад. Оба улыбаются, загорелые, счастливые. Он обнимает её за плечи и смотрит в камеру с таким видом, словно выиграл главный приз.
Марина сняла фотографию и положила в чемодан — сверху, на его вещи.
А потом впервые за всю ночь заплакала.
***
Звук ключа в замке разбудил Марину. Она открыла глаза и не сразу поняла, где находится. На диване в маленькой съёмной квартире Тамары, свернувшись калачиком под чужим пледом — колючим, с оранжевыми полосами. За окном светало.
— Ты как? — Тамара вошла, неся пакеты с логотипом круглосуточного супермаркета. — Я за молоком. И за чем-нибудь к завтраку.
Марина села, пытаясь собрать осколки сна. Ей снился Витя — совсем молодой, ещё студент, тот, в которого она влюбилась.
— Нормально, — она потёрла глаза. — Который час?
— Около шести, — Тамара прошла на крохотную кухню, загремела посудой. — Я на работу к девяти. Ты со мной?
Марина кивнула. Потом вспомнила, что Тамара не видит, и ответила:
— Да. Только перед этим заеду домой за вещами. И в клинику надо.
Домой. Это слово теперь казалось чужим, неправильным. Нет у неё дома — есть съёмная квартира с чужими следами, чужими запахами, чужими тараканами под плинтусом.
Такси приехало через двадцать минут. Тамара настояла — «не поедешь же ты на автобусе в таком состоянии». Отдала ключи от своей квартиры: «Поживёшь у меня, пока не устроишься».
Всю дорогу до дома Марина смотрела в окно. Город просыпался — дворники мели тротуары, первые прохожие спешили на работу, в пекарне на углу зажигались огни. Обычное утро, обычная жизнь. Только её прежней жизни больше нет. И ей почему-то не было так больно, как она ожидала. Может, потому что настоящая боль ещё впереди? Или потому что эта жизнь давно умирала, а она только сейчас заметила труп?
В подъезде пахло сыростью и кошками. Поднялась на четвёртый этаж пешком — лифт снова не работал. У двери застыла — ключи в руке вдруг показались непомерно тяжёлыми. Что, если он дома? Что, если они там, всей компанией?
Но в квартире было тихо. Чемодан стоял там, где она его оставила — у входной двери. Вокруг — чисто, прибрано, даже пол вымыт. Словно не было ни разбросанных бутылок, ни кальяна, ни чужих духов. Словно просто собралась в командировку и всё подготовила к отъезду.
Марина прошла на кухню, включила чайник. Механические движения, доведённые до автоматизма. Чашки в шкафу. Заварка в банке. Ложка в ящике. Всё на своих местах. Кроме неё самой.
Телефон зазвонил, когда она закрывала шкаф. Имя на экране было как пощёчина — «Муж».
— Да, — голос прозвучал удивительно спокойно.
— Ты где? — Витя говорил тихо, словно боялся, что его услышат. — Я приехал, а тебя нет.
— А меня и нет, — согласилась она.
— В смысле? — в его тоне проскользнуло раздражение. — Ты куда делась в шесть утра?
— Я ушла, — она отхлебнула чай, наслаждаясь его растерянностью. — Твои вещи в чемодане у двери.
Тишина на том конце была красноречивее любых слов.
— Приеду через час, — наконец произнёс он. — Поговорим.
— Не о чем говорить, — Марина поставила чашку в раковину. — Я всё видела. И тебя, и её. Можешь забрать вещи и не возвращаться.
— Маринка, ты чего? — его голос стал заискивающим. — Ничего же не было!
Она молчала, слушая этот голос — такой знакомый и такой чужой. Раньше ей хватило бы этого тона, этого «Маринка» и обещания «поговорить». Теперь — нет.
— Я у Тамары, — сказала она. — Ключи оставлю в почтовом ящике. Квартплата за этот месяц оплачена.
Она нажала отбой и убрала телефон в карман. Потом достала из шкафа свою сумку — большую, с длинными ручками, купленную на распродаже. Сложила туда самое необходимое, расчёски, документы, немного одежды. Остальное заберёт потом.
Записку писать не стала. Зачем? Чтобы объяснять ему, что нельзя приводить девиц в ванную совместной квартиры? Что нельзя врать тому, кто тебя любит? Что нельзя наплевать на её здоровье, достоинство, доверие?
Она не ревновала. Она брезговала.
