— Валентина Петровна, вы что, больны? — Оксана остановилась в дверях кухни, держа в руках детскую тарелку. — Данилка полчаса плачет, а вы сидите и чай пьёте!
Свекровь медленно подняла глаза от кружки, в которых плескалось что-то холодное и злое.
— А что мне делать? Он же не мой внук.
Тарелка выскользнула из рук Оксаны и с грохотом разбилась о кафельный пол. Осколки разлетелись по всей кухне, один больно царапнул ногу.
— Что… что вы сказали?
— То, что сказала. — Валентина Петровна спокойно отпила чай, будто ничего особенного не произошло. — Думаешь, я слепая? Думаешь, не видела тебя с тем… как его… Виталием из соседнего подъезда?
Оксана схватилась за дверной косяк. Мир поплыл перед глазами, а где-то в дальней комнате всё ещё всхлипывал Данилка.
— Вы не понимаете, это было один раз, мы с Лёшей тогда поссорились, я…
— Один раз? — Валентина Петровна резко поставила кружку на стол. — А как же результат этого «одного раза»? Четыре года уже результат по квартире бегает!
— Данилка — сын Алексея! Он на него похож!
— Похож? — свекровь хмыкнула. — На Лёшу? Глаза карие, а у нас в роду все голубоглазые. Волосы кудрявые, а мы все с прямыми. Да ты хоть сама-то в это веришь?
Оксана медленно опустилась на стул, ноги больше не держали. Четыре года она жила с этой тайной, четыре года боялась, что кто-то догадается. А оказывается, свекровь знала с самого начала.
— Почему… почему вы молчали?
— А что говорить? Сына разрушать? — Валентина Петровна поднялась, начала собирать осколки тарелки. — Лёша счастливый ходит, папочкой себя называет. Только вот я на этого ребёнка смотреть не могу. Каждый раз как на него посмотрю — сердце кровью обливается.
— Но он ни в чём не виноват! Данилка — просто ребёнок!
— Ребёнок-то ни в чём не виноват, а вот его мамаша… — Валентина Петровна выбросила осколки в мусорное ведро. — Четыре года обман живёт в моём доме. Четыре года я смотрю на чужого ребёнка и должна бабушкой его считать.
Из комнаты донеслись шаги. Алексей, видимо, услышал грохот разбившейся посуды.
— Что там случилось? — его голос приближался.
Оксана и Валентина Петровна замерли, глядя друг на друга. Свекровь первая нарушила тишину:
— Лёша, иди сюда. Поговорить надо.
— Нет! — Оксана вскочила со стула. — Валентина Петровна, не надо! Прошу вас!
— А что не надо? Сыну правду сказать не надо? — глаза свекрови сверкнули недобро. — Он имеет право знать, на кого деньги тратит, кого отцом называет.
Алексей появился в дверях — высокий, уставший после смены на заводе, с потемневшими от усталости голубыми глазами. Посмотрел на осколки, на бледную жену, на напряжённое лицо матери.
— Что происходит? Оксан, ты чего белая такая?
— Садись, сынок. — Валентина Петровна указала на стул. — Есть разговор.
Алексей медленно сел за стол, не сводя глаз с жены. Четыре года совместной жизни научили его читать её состояния, и сейчас Оксана выглядела так, будто весь мир рушился у неё под ногами.
— Мам, может, потом поговорим? — он кивнул в сторону детской. — Данилка плачет.
— Пусть плачет. — Валентина Петровна села напротив сына. — Мы тут с твоей женой обсуждали… семейные вопросы.
— Какие ещё семейные вопросы? — Алексей почувствовал, как напряжение в кухне можно резать ножом. — Оксан, ты что, опять с мамой поссорилась?
Оксана молчала, закусив губу до крови. Всё, о чём она молилась четыре года — чтобы это никогда не всплыло, чтобы никто не узнал. После той глупой ссоры с Лёшей, когда он ушёл к друзьям на три дня и не отвечал на звонки, она встретила Виталия возле магазина. Он пригласил её выпить кофе, пожаловаться на жизнь. Одно привело к другому…
А через месяц она поняла, что беременна. Анализы, подсчёты, календарь — всё указывало на ту злосчастную ночь. Но когда родился Данилка, он так походил на маленького Лёшу с фотографий, что она почти поверила: всё обошлось, ребёнок от мужа.
— Лёша, — голос Валентины Петровны звучал устало, — помнишь, как вы с Оксаной четыре года назад поссорились? Ты тогда к Виктору ушёл на несколько дней.
— Ну помню. И что? — Алексей нахмурился. — Мы тогда молодые были, глупые. Из-за ерунды поругались.
— Из-за ерунды… — свекровь повторила его слова, будто пробуя их на вкус. — А твоя жена тем временем утешение искала.
— Мам! — Алексей резко обернулся к Оксане. — Что она имеет в виду?
Оксана открыла рот, но вместо слов вырвался только сдавленный всхлип. Данилка в комнате плакал всё громче, и эти детские рыдания резали слух хуже любых обвинений.
— Валентина Петровна, — наконец выдавила она, — не надо. Ради ребёнка…
— Ради какого ребёнка? — свекровь поднялась со стула. — Ради чужого?
— Стоп! — Алексей ударил кулаком по столу. — Какого ещё чужого? Мам, ты что несёшь?
Валентина Петровна посмотрела на сына — на его честные голубые глаза, на работящие руки, на открытое лицо. Её мальчик, который с детства не умел лгать, который доверял людям. И этот ребёнок в соседней комнате — с карими глазами и кудрявыми волосами, совсем не похожий на их семью.
— Данилка… — она запнулась, — Данилка не твой сын.
Алексей медленно поднялся со стула, будто не до конца понимая услышанное. Его лицо из розового стало серым, а руки начали мелко дрожать.
— Мам… ты что, совсем того? — голос звучал хрипло. — Данилка мой сын! Мой!
— Лёша, милый… — Оксана потянулась к нему, но он отшатнулся.
— Не трогай меня! — он впервые за четыре года брака повысил на неё голос. — Не трогай! Мам, скажи, что ты пошутила!
Валентина Петровна достала из кухонного ящика смятую фотографию — та самая, где Оксана обнимает Виталия возле подъезда. Соседка Тамара тогда специально принесла, «для порядка», как она выразилась.
— Вот твоя шутка. — Фотография легла на стол между осколками разбитой тарелки. — Четыре года назад, июль месяц. Ты тогда у Виктора квасил, а твоя жена…
— Это не то, что ты думаешь! — Оксана схватила фотографию. — Мы просто разговаривали!
— Разговаривали? — Алексей рассматривал снимок, и с каждой секундой его лицо становилось всё жёстче. — А руки на талии — тоже разговор?
— Лёша, я была пьяная, расстроенная! Ты три дня не приходил, не звонил!
— Так это моя вина теперь? — он швырнул фотографию на пол. — Я виноват, что ты…
Данилка в комнате заплакал ещё громче, и Оксана метнулась к двери.
— Я к ребёнку схожу.
— Стой! — окрик Алексея заставил её замереть. — К какому ребёнку? К моему или к Виталькиному?
— Лёша, не говори так при нём! Данилка ни в чём не виноват!
— А кто виноват? — он подошёл ближе, и Оксана увидела в его глазах что-то страшное. — Ты четыре года смотрела мне в глаза и врала! Четыре года я этого… этого ребёнка считал своим!
— Он и есть твой! — Оксана заплакала. — Ты его с рождения растишь, любишь! Он же тебя папой называет!
— Папой… — Алексей безумно засмеялся. — Значит, я дурак? Дурак, который чужого ребёнка на руках носил, по врачам таскал, игрушки покупал?
Валентина Петровна молчала, наблюдая, как рушится жизнь её сына. Четыре года она ждала этого момента, и теперь, когда он настал, почему-то не чувствовала облегчения.
— Мам, — Алексей обернулся к ней, — а ты почему молчала? Почему не сказала сразу?
— А что говорить? Ты был счастливый, семья у тебя появилась…
— Семья? — он горько усмехнулся. — Какая семья? Жена-шлюха и чужой ребёнок?
— Алексей! — Оксана вскинулась. — Как ты смеешь!
— А как ты смела четыре года врать? — он подошёл к окну, стоял спиной к ним. — Каждый вечер домой приходил, думал — моя семья встречает. А оказывается…
— Лёша, послушай меня…
— Что слушать? — он развернулся. — Что ещё выдумаешь? Что анализ ДНК неправильный будет?
— А давайте проверим! — неожиданно воскликнула Оксана. — Давайте сделаем анализ! Вдруг вы ошибаетесь!
Валентина Петровна и Алексей переглянулись. В голосе невестки звучала такая отчаянная надежда, что на секунду даже у свекрови появились сомнения.
— Хорошо, — медленно произнёс Алексей. — Завтра же поедем. И если подтвердится…
Он не договорил, но в воздухе повисло недоброе предчувствие. А из детской всё ещё доносился плач маленького Данилки, который не понимал, почему взрослые кричат, и почему никто не приходит его успокаивать.
Три дня спустя Алексей сидел в машине возле медицинского центра, сжимая в руках конверт с результатами. Руки дрожали так сильно, что он никак не мог вскрыть его. В салоне пахло его одеколоном и Оксаниными духами — запахи счастливой семейной жизни, которая, возможно, уже закончилась.
— Лёш, может, не будем? — Оксана сидела рядом, бледная как мел. — Может, выбросим и забудем?
— Нет. — Он резко распечатал конверт. — Хватит лжи.
Глаза пробежали по строчкам, полным медицинских терминов, и остановились на главном: «Вероятность отцовства — 0%».
Алексей медленно сложил бумагу и убрал в карман куртки.
— Ну? — голос Оксаны звучал как шёпот.
— Поздравляю. Ты родила ребёнка не от меня.
Оксана закрыла лицо руками и заплакала — тихо, безнадёжно. А Алексей завёл машину и молча поехал домой, где их ждала Валентина Петровна с четырёхлетним Данилкой.
Дома всё было по-прежнему: детские игрушки на ковре, рисунки на холодильнике, фотографии на комоде. Только теперь эти фотографии казались фальшивыми — счастливый папа с чужим ребёнком на руках.
— Ну? — Валентина Петровна встретила их в прихожей. На её лице не было ни сочувствия, ни злорадства — только усталость.
— Ты была права, мам. — Алексей повесил куртку на крючок. — Данилка не мой сын.
— Папа! — из комнаты выбежал мальчик, протягивая к Алексею самодельную машинку из картона. — Смотри, что я сделал!
Алексей замер. Четыре года этот ребёнок называл его папой, обнимал, засыпал у него на руках. Четыре года он учил его ходить, читал сказки, покупал игрушки. И что теперь? Сказать четырёхлетнему малышу: «Извини, я тебе не отец»?
— Папа, ты чего не смотришь? — Данилка потянул его за руку. — Это пожарная машина!
— Красивая машинка, — хрипло ответил Алексей и присел рядом с ребёнком.
Карие глаза Данилки смотрели на него с обожанием. Кудрявые волосы растрепались, на щеке осталась полоска от фломастера. Чужой ребёнок. Сын другого мужчины.
— Лёша, — тихо позвала Оксана, — нам нужно поговорить.
— О чём говорить? — он поднялся, не отрывая взгляда от играющего мальчика. — Всё уже сказано.
— Что теперь будет? С нами? С Данилкой?
— С Данилкой… — Алексей медленно повторил имя, которое четыре года произносил с нежностью. — А что с ним должно быть? Это же не мой ребёнок.
— Но ты его любишь! — Оксана схватила его за рукав. — Ты же его любишь, правда?
Алексей посмотрел на неё — на женщину, которая четыре года врала ему в глаза, строила семейное счастье на лжи. Потом перевёл взгляд на мать, которая знала правду, но молчала, позволяя сыну жить в иллюзии.
— Любил, — тихо сказал он. — Когда думал, что он мой.
— Лёша! — Валентина Петровна сделала шаг к нему. — Ты что, хочешь бросить ребёнка? Он же ни в чём не виноват!
— А я виноват? — он развернулся к ней. — Я виноват, что четыре года растил чужого сына? Я виноват, что меня обманывали?
Данилка перестал играть и с испугом смотрел на взрослых. В его маленьком мире что-то ломалось, хотя он не понимал, что именно.
— Папа, почему ты кричишь? — мальчик подошёл к Алексею и дёрнул его за штанину. — Мама плачет, бабуля грустная…
Алексей присел перед ребёнком. Четыре года он видел в этих карих глазах своё отражение, своё продолжение. А теперь видел только чужого человечка, который по ошибке называл его папой.
— Данилка, — голос у него дрожал, — скоро у тебя всё изменится. Мама объяснит.
— А ты куда? — мальчик обеспокоенно схватил его за руку. — Ты не уйдёшь?
Алексей не ответил. Он поднялся, прошёл в спальню и начал складывать вещи в дорожную сумку. За спиной слышал, как плачет Оксана, как Валентина Петровна что-то шепчет внуку, как маленький Данилка всё настойчивее зовёт: «Папа, папа!»
— Лёша, не уходи! — Оксана ворвалась в спальню. — Мы можем всё исправить! Начать заново!
— Заново? — он не оборачивался, продолжая укладывать рубашки. — С чего заново? С того, что ты мне ещё четыре года будешь врать?
— Я больше не буду! Клянусь!
— Поздно. — Алексей застегнул сумку. — Слишком поздно.
Алексей взял сумку и направился к выходу. В прихожей его ждал Данилка с красными от слёз глазами, держа в руках ту самую картонную машинку.
— Папа, это тебе. — Мальчик протянул поделку дрожащими ручонками. — Чтобы ты не забыл меня.
Алексей остановился. Четыре года назад он так мечтал о сыне, представлял, как будет учить его кататься на велосипеде, играть в футбол, рассказывать о жизни. И вот сын перед ним — только не его.
— Спасибо, — он взял машинку, и она показалась тяжёлой, как камень. — Будь хорошим мальчиком.
— А ты вернёшься? — Данилка цеплялся за его ногу. — Завтра вернёшься?
— Нет. — Слово прозвучало как приговор.
— Почему? — в голосе ребёнка слышалось недоумение. — Я что-то плохое сделал?
Алексей не смог ответить. Он осторожно отстранил мальчика и открыл дверь.
— Лёша! — Оксана кинулась за ним. — Ты хоть иногда будешь приходить? Хоть звонить ему?
— Зачем? — он обернулся в последний раз. — У него есть настоящий отец. Пусть Виталий воспитывает.
— Виталий даже не знает о его существовании!
— Твои проблемы. — Алексей шагнул на лестничную площадку. — Разбирайся сама.
Дверь захлопнулась. В квартире повисла тишина, которую нарушал только всхлипывающий Данилка.
— Бабуля, — мальчик потянул Валентину Петровну за подол халата, — почему папа ушёл? Почему он больше не вернётся?
Валентина Петровна смотрела на внука — на его карие глаза, полные слёз, на кудрявые волосы, на дрожащие губы. Четыре года она ждала этого момента, хотела, чтобы правда восторжествовала. И вот правда восторжествовала. Семья разрушена, сын ушёл, а этот ребёнок остался ни с чем.
— Не знаю, внучек, — прошептала она и впервые за четыре года погладила его по голове. — Не знаю.
Оксана сидела на полу в прихожей, прижимая к груди Алексееву куртку, которая ещё пахла его одеколоном. Четыре года она боялась этого дня, молилась, чтобы он никогда не наступил. Теперь он наступил, и оказалось, что правда не освобождает — она разрушает.
— Мама, — Данилка подошёл к ней, — а когда папа вернётся?
Оксана подняла на него глаза. Этот ребёнок — её ошибка, её грех, её наказание. И в то же время — единственное, что у неё осталось.
— Не вернётся, солнышко. Больше не вернётся.
— Никогда-никогда?
— Никогда.
Данилка задумался, пытаясь понять непонятное. Потом сел рядом с мамой на пол и тихо сказал:
— Значит, я теперь плохой мальчик?
Валентина Петровна отвернулась к окну. На улице шёл дождь, и капли по стеклу стекали, как слёзы. Четыре года она мечтала о справедливости. И вот справедливость свершилась.
Только почему она чувствовала себя палачом?
