— Ты что, правда всё забрала?! — голос Валентины Игоревны дрожал, она стояла у кухонного стола, сжимая старый кошелёк, будто он мог её защитить.
— Мама, твои сбережения мне нужнее, а ты живи на пенсию! — Катя бросила сумку на стул, её глаза сверкали вызовом и злостью.
— Катя, это мои деньги, я их всю жизнь копила… как ты могла?! — слёзы катились по щекам Валентины Игоревны, но дочь уже вышла.
Валентина Игоревна сидела в своей маленькой кухне, глядя на старенький чайник, который гудел на плите. В этой квартире она жила последние тридцать лет, одна, после того как муж ушёл к другой, оставив её с дочкой Катей. Валентине Игоревне было шестьдесят три, волосы седые, собранные в аккуратный пучок, руки, огрубевшие от работы. Она всю жизнь трудилась — сначала швеёй на фабрике, потом уборщицей в школе, — чтобы дать Кате всё, чего сама не имела. И копила. Каждую лишнюю копейку откладывала в старую жестяную банку из-под конфет, спрятанную в шкафу. На чёрный день. На старость. На спокойствие.
Катя была её единственной радостью и болью. Высокая, с тёмными волосами и острым взглядом, она выросла в упрямую, резкую женщину. Ей было тридцать пять, и жизнь её не баловала: неудачный брак, сын Мишка, которому исполнилось десять, и работа продавцом в магазине одежды, где платили мало и штрафовали за всё подряд. Валентина Игоревна помогала, как могла — сидела с внуком, покупала ему школьные тетради, давала дочке деньги «на жизнь». Но Катя никогда не благодарила. Она брала, как должное, и уходила, бросив небрежное «спасибо».
— Мам, ты же понимаешь, мне тяжело, — говорила она, забирая очередную пятитысячную купюру. — У тебя пенсия, тебе хватит.
Валентина Игоревна кивала, хоть внутри всё сжималось. Она не хотела ссориться. Но этот день перевернул всё.
***
Всё началось с простого разговора. Катя приехала к матери в субботу, с Мишкой. Внук сразу побежал в комнату, включил телевизор, а Катя села за стол, теребя ручку сумки.
— Мам, мне деньги нужны, — сказала она, глядя в сторону. — Срочно.
— Сколько? — Валентина Игоревна отставила миску с тестом, вытирая руки о фартук.
— Сто тысяч, — Катя подняла глаза, и в них мелькнула тень вызова.
Валентина Игоревна замерла.
— Сто тысяч? У меня нет таких денег, Катя.
— Есть, — дочь усмехнулась. — Я знаю, ты копишь. В банке своей.
Валентина Игоревна почувствовала, как кровь отливает от лица. Она никогда не говорила Кате про сбережения — сто пятьдесят тысяч, что лежали в шкафу. Это были её последние деньги, её «похоронные».
— Это на старость, — сказала она тихо. — Я не могу их отдать.
— Мам, твои сбережения мне нужнее, — Катя встала, её голос стал резким. — У меня кредит за машину висит, Мишке куртку зимнюю купить не на что. А ты живи на пенсию, тебе много не надо!
— Катя, как ты можешь? — Валентина Игоревна задохнулась. — Это мои деньги!
— А я твоя дочь! — Катя шагнула к шкафу. — Где они?
Мать встала на пути, но Катя оттолкнула её — не сильно, но достаточно, чтобы мать отступила. Она открыла дверцу, вытащила банку, сорвала крышку.
— Вот они, — Катя вынула свёрток, развернула платок. — Сто пятьдесят? Даже больше, чем надо.
— Оставь! — Валентина протянула руку, но Катя уже сунула деньги в сумку.
— Если что-то останется, я верну, — бросила она и ушла, забрав Мишку.
Валентина Игоревна осталась стоять посреди комнаты, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
***
Первое время она не могла поверить. Сидела на диване, глядя на пустую банку, и плакала. Её дочь, её Катя, украла у неё всё. Она позвонила ей вечером:
— Катя, верни деньги. Это мои.
— Мам, не начинай, — голос дочери был холодным. — Мне нужнее, я же сказала.
— А как я жить буду? — Валентина Игоревна сжала трубку. — У меня пенсия пятнадцать тысяч!
— Ну и живи, — Катя хмыкнула. — Ты старая, тебе много не надо.
Валентина Игоревна бросила трубку и заплакала громче. Её трясло от обиды и бессилия. Она вспоминала, как растила Катю одна, как питалась одними макаронами, чтобы купить ей платье на выпускной, как работала ночами, чтобы дочка училась в институте. А теперь — это.
Через неделю Катя позвонила сама:
— Мам, мне ещё двадцать надо. Кредит гасить.
— Ты что, с ума сошла? — Валентина Игоревна вскочила. — Ты у меня всё забрала!
— Ну и что? — Катя повысила голос. — Ты мне должна, я твоя дочь!
Валентина Игоревна повесила трубку и поняла: это не закончится. Катя будет тянуть из неё всё, пока не высосет до дна. Тогда она решила действовать.
***
Валентина Игоревна не пошла в полицию — боялась испортить жизнь внуку. Но и сдаваться не собиралась. Она позвонила соседке Маше, которая знала всех в районе:
— Маша, расскажи людям, что Катя у меня деньги украла. Пусть все знают.
— Ой, Валентина Игоревна, вы серьёзно? — Маша ахнула. — Это ж дочка ваша!
— Дочка, — Валентина Игоревна сжала губы. — Была.
Слухи разлетелись быстро. Через три дня Катя примчалась к матери, красная от злости.
— Ты что творишь?! Мне на работе уже намекнули, что я воровка!
— А ты не воровка? — Валентина Игоревна посмотрела ей в глаза. — Верни мои деньги.
— Нет у меня их! — Катя швырнула сумку на пол. — Я просрочку по кредиту закрыла, Мишке вещи купила!
— Тогда сама разбирайся, — Валентина Игоревна отвернулась.
***
Финал наступил неожиданно. Катя явилась к матери через месяц, с Мишкой. Внук выглядел грустным, а Катя — измотанной.
— Мам, прости, — сказала она тихо, стоя в дверях. — Я всё потеряла. В аварию попала, машину разбила, с работы уволили. Мне даже за квартиру заплатить нечем.
— А деньги мои где? — Валентина скрестила руки.
— Нет их, — Катя опустила голову. — Я всё потратила.
Валентина Игоревна посмотрела на Мишку, который теребил куртку, и сердце сжалось. Она вздохнула:
— Заходите.
Катя с сыном остались жить у неё. Валентина Игоревна не простила — не могла. Но пустила ради внука. Катя молчала, помогала по дому, но в её глазах читалась злость.
Однажды Мишка спросил:
— Бабуль, а мама плохая?
— Нет, — Валентина Игоревна погладила его по голове. — Просто запуталась.
Она сидела на кухне, глядя, как Катя моет посуду, и думала: деньги не вернёшь, но справедливость — можно. Пусть дочь живёт с ней, но теперь по её правилам. И этот урок она запомнит надолго.
