Я никогда не считала себя жадной. Ну вот правда, не такая я. Деньги зарабатываю, да, но и тратить люблю, особенно на близких. Думала, и муж у меня такой же. Дима, мой Димочка… Добрый, отзывчивый, всегда готов помочь. Потому и вышла за него, не раздумывая. А вот как оказалось…
Началось все с мелочи. Ну, как мелочи… Стала я замечать, что с карточки моей списываются какие-то суммы небольшие. То триста рублей, то пятьсот, то вообще двести восемьдесят… Сначала грешила на банк – ну, мало ли, ошибка какая, сбой в системе. Заказала выписку – вроде все чисто, списания есть, но… за покупки. За какие покупки, понять не могла. Вроде ничего такого лишнего не брала, все покупки помню. Муж плечами пожимал – «Да ну, ерунда, наверное, разберемся». А я вот нутром чуяла – не ерунда. Смотрю, день, два – снова списания. Уже начинаю злиться, не от суммы, конечно, а от непонятности. Вроде как в карман кто-то залез, да так – по-тихому, на мелочи. Неприятно до жути.
И вот как-то раз, забежала я после работы в магазинчик у дома. Хлеба купить, да яблок. Устала как собака, день выдался тяжелый. В очереди стою, зеваю, и вдруг – слышу знакомый голос. Свекровь моя, Светлана Петровна. Она впереди меня, расплачивается на кассе. Обычное дело, магазин-то рядом с ее домом. Но что-то меня зацепило. Вроде как знакомая карточка в руках у кассирши мелькнула… Пригляделась – точно, моя! Моя карточка, та самая, с которой деньги тю-тю. Стою как громом пораженная, слова сказать не могу. Свекровь расплатилась, пакет взяла и – прямо на меня. Улыбается так приветливо: «Ой, Леночка, это ты? А я вот, за хлебушком забежала». А у самой в пакете, краем глаза вижу – не только хлеб. Колбаска, сыр, конфеты какие-то… Не бедненько так, в общем.
Я, как дура, только и смогла промычать: «Светлана Петровна… а это… моя карточка?» Она даже бровью не повела. «А, да, – говорит, как ни в чем не бывало, – ты же ее у меня как-то оставила… Вроде в машине, да? Ну я и прихватила, а то вдруг потеряешь». И улыбается так – глаза добрые-добрые, как у ангела. А меня холодным потом прошибло. В машине… Карточку в машине… Да быть такого не может! Я всегда все на место кладу, аккуратная я. И потом, списания-то уже неделю идут. Неделю она моей карточкой расплачивается?
Еле дождалась, пока свекровь уйдет. Купила свой хлеб с яблоками, вышла на улицу – голова кругом. Как так-то? Зачем она это делает? И главное – почему молчит? Могла бы хоть слово сказать, попросить, что ли… А так – как воровка какая-то.
Вечером, пришел Дима с работы. Ужин на столе, чай налит. Садимся, я молчу, перевариваю все в себе. Он ест, шутит, про день рассказывает. А у меня ком в горле стоит. Наконец, не выдержала. «Дим, – говорю, – тут такое дело… С карточкой моей… непонятно что». И рассказываю все, как есть. Про списания, про магазин, про свекровь с моей картой. Смотрю на него – думаю, сейчас удивится, возмутится, скажет – «Мама не могла! Это какая-то ошибка!» А он… как-то смутился. Взгляд отвел. И говорит так, тихо, будто оправдывается: «Ну, мам… Мама же… пенсия маленькая. Ты же знаешь».
Я аж вилку из рук уронила. «Дима! – говорю, – ты что такое говоришь? Какая пенсия? При чем тут моя карточка? И вообще, как это понимать?» А он мне – «Ну, мам неудобно было просить… Вот она и… как-то так получилось». «Получилось?! – я уже кричу, – это не «получилось», это воровство самое настоящее! Она что, думала, я не замечу? И ты… ты знал?! Ты знал и молчал?!»
Тут он обиделся, губы надул. «Ну, Лен, что ты начинаешь? Мама же не со зла. Ей тяжело, одиноко. Я ей помогаю, конечно, но… сам понимаешь, не всегда хватает. А тут твоя карточка подвернулась… Ну, один раз одолжила, что такого-то?» «Один раз?! – я чуть не плачу от обиды, – Дима, какой один раз? Списания уже неделю идут! И не на хлеб с молоком, я уверена! Ты хоть выписку смотрел?»
Он опять глаза отводит. «Ну… не смотрел. Мама сказала, ей немного надо, на самое необходимое…» «На необходимое?! – я уже готова волосы на себе рвать, – Дима, ты меня слышишь вообще? Это мои деньги! Мои, заработанные! Почему твоя мама распоряжается ими, как своими? И почему ты мне ничего не сказал? Почему молчал, как… как будто так и надо?!»
И тут меня прорвало. Обида, злость, разочарование – все в кучу. Я плачу, кричу, говорю, что больше не могу так, что это предательство, что я ему не доверяю, что он маменькин сынок, и вообще… много чего наговорила, не буду повторять. Дима сидит, голову повесил, плечами дергает. Видно, что ему и стыдно, и жалко себя, и маму жалко, и меня вроде тоже жалко, но больше всего, кажется, себя жалко. Ему же сейчас скандал разгребать, между нами двумя, самыми дорогими его женщинами.
Разговор ни к чему не привел. Дима твердил одно и то же: «Мама не хотела, ей просто помочь надо, не злись, Лен, ну что ты как маленькая, разберемся». А как разберемся, не понятно. И главное, не понятно – почему он не видит, что это неправильно? Что нельзя так поступать? Что я не против помочь свекрови, если надо, но – не таким же способом, тайком, воруя у меня из кармана!
Не спала всю ночь. Крутилась, думала, как быть. Ругаться со свекровью? Скандал поднимать? Диме ультиматумы ставить? Не хотелось ничего этого. Хотелось просто понимания и честности. Хотелось, чтобы муж встал на мою сторону, защитил меня, как жену, а не только маму свою защищал. Но, видно, мечтать не вредно.
Утром, как зомби, пошла на работу. Целый день как в тумане. Работа не клеится, мысли все о вчерашнем. Вечером решила – пойду к свекрови. Поговорю с ней по-хорошему. Попытаюсь понять, что у нее в голове. Может, действительно, ей так тяжело, что она другого выхода не видела? Хотя… нет, не верю. Просто привыкла, что сын всегда поможет, выручит. А тут – я, невестка, появилась. Может, ревнует? Может, думает, что я Диму от нее отваживаю? Кто знает, что у них там, у этих свекровей, в голове творится…
Пришла к ней вечером. Она дверь открыла – улыбается, как ни в чем не бывало. «Ой, Леночка, здравствуй, проходи, чайку попьем». Захожу, сажусь на кухне. Чайник свистит, печенье на столе. Уютно так, по-домашнему. А у меня внутри все кипит.
Начала издалека. «Светлана Петровна, – говорю, – я вот хотела с вами поговорить… Про карточку мою…» Она чай наливает, глазом не моргнет. «А, карточка… Ну, да, лежала у тебя где-то, я и подобрала. Хорошо, что не потерялась, правда?» «Правда, – говорю, – только вот… списания с нее идут. Вы не замечали?» Она чай мешает, как будто не слышит. «Какие списания? Не знаю ничего. У меня все в порядке». «Светлана Петровна, – говорю уже прямо, – я видела, как вы моей карточкой в магазине расплачивались. Зачем вы это делали?»
Тут она наконец на меня посмотрела. Глаза такие – обиженные-обиженные. «Ой, Леночка, – говорит, – ну что ты начинаешь? Я же не для себя… Я Дмитрию помочь хотела. Ему сейчас тяжело, на работе проблемы, денег не хватает. Вот я и решила… немножко подстраховать». «Подстраховать? Моими деньгами? – я не выдерживаю, голос повышаю, – а меня вы спросить не хотели? Или Диму? Почему вы решили, что имеете право брать мои деньги?»
Тут она как заголосит. «Ах, я не имею права! Я, мать родная! Я его вырастила, выкормила, все для него отдала! А теперь я никто, пустое место! Только невестке моей деньги считать умеете!» И – в слезы. Плачет, причитает, как будто я ее последнюю копейку отнимаю. А у меня внутри все переворачивается от несправедливости. «Светлана Петровна, – говорю уже спокойно, но твердо, – я понимаю, что вы мама. И я не против помочь вам, если надо. Но не так. Нельзя брать чужие деньги тайком. Это неправильно. Пожалуйста, верните карточку и больше так не делайте».
Она плачет, головой качает. «Не верну карточку! И делать буду, как считаю нужным! Я мать, имею право! А ты… ты чужая в нашей семье! Ты только деньги мои считаешь! Ты Диму от меня отваживаешь!» И еще что-то такое несла, обидное, несправедливое. Я слушала-слушала, а потом не выдержала. Встала и говорю: «Светлана Петровна, я вас поняла. Больше мне нечего вам сказать». И вышла, хлопнув дверью.
Домой шла – злая как черт. Ну, что с ней говорить? Стена глухая. Ничего не понимает, ничего не слышит. Только одно – «я мать, я имею право». И Дима… где он, мой муж? Где его поддержка? Почему он молчит, почему позволяет всему этому происходить?
Дома – Дима сидит на диване, телевизор смотрит. Вид – как будто ничего и не было. Я молча прошла мимо, в спальню. Он за мной – «Лен, ну что ты такая злая? Ну, поговорила с мамой? Ну, успокоилась?» Успокоилась?! Да я сейчас взорвусь! Поворачиваюсь к нему, смотрю прямо в глаза. «Дима, – говорю, – я была у твоей мамы. И знаешь, что я поняла? Она ничего не понимает. И понимать не хочет. Ей плевать на мои деньги, на мои чувства, на наши отношения. Ей важно только одно – чтобы ты ее слушался и делал все, что она скажет. А ты… ты как тряпка. Ты молчишь, ты боишься ей слово поперек сказать. Ты меня предал, Дима. Ты меня предал».
Тут он встал, подходит ко мне, обнять пытается. «Ну, Лен, не говори так. Я не предавал тебя. Я просто… не знаю, как правильно поступить. Мама же… она же старенькая, ей тяжело. А ты… ты сильная, ты справишься. Ну, пожалей маму, войди в положение». Пожалеть маму?! Войти в положение?! Да мое положение сейчас – хуже не придумаешь! Меня обворовали, предали, унизили, а мне – пожалейте маму?
Тут я не выдержала. «Знаешь что, Дима? – говорю, – пожалей свою маму сам. Ты у нее сыночек хороший, она тебя любит. А я… я больше не могу так. С меня хватит». И ушла в ванную, захлопнув дверь. Сидела там долго, плакала, думала. Что делать? Как жить дальше? С таким мужем, с такой свекровью…
Вышла из ванной – Дима сидит на кровати, голова опущена. Вид – жалобный-жалобный. «Лен, – говорит, – ну, не ругайся. Я поговорю с мамой. Честно-честно. Скажу ей, что так нельзя, что ты обижаешься, что… ну, все скажу. Только не злись, ладно?» «Поговоришь? – спрашиваю, – а что ты ей скажешь? Что попросишь больше не брать мои деньги? А если она не послушает? Что тогда?» Он молчит, глаза отводит. Видно, что не уверен, что сможет. Не уверен, что захочет даже пытаться.
«Дима, – говорю, – послушай меня внимательно. Я больше не буду это терпеть. Если твоя мама еще раз возьмет мои деньги без моего разрешения, я… я не знаю, что сделаю. Но это будет что-то серьезное. Понял?» Он кивает, губы закусывает. «Понял, – говорит, – я поговорю. Обещаю. Все уладится. Не волнуйся». «Не волнуйся», – говорит. А как тут не волноваться, когда все так плохо?
На следующий день – тишина. Списаний нет. Дима ходит тихий, задумчивый. Свекровь не звонит, не пишет. Вроде как все успокоилось. Но я не верю. Не верю ни свекрови, ни мужу. Доверие подорвано. Как склеить разбитую чашку? Швы останутся навсегда.
Вечером Дима подошел, виновато так улыбается. «Лен, – говорит, – я с мамой поговорил. Ну, как поговорил… В общем, она поняла. Больше не будет. Она обещала». «Обещала? – спрашиваю, – и что именно она обещала?» «Ну… что больше не будет брать твои деньги. Никогда. И карточку вернет. Вот, держи». И протягивает мне мою карточку. Я беру, смотрю на нее – как на змею подколодную. Вроде бы моя, родная, а противно в руки брать.
«А деньги? – спрашиваю, – которые она уже потратила? Она вернет?» Дима опять глаза отводит. «Ну… она говорит, что не брала много. Так, по мелочи. Не стоит из-за этого… ну, ты понимаешь». Понимаю. Понимаю, что денег мне никто не вернет. И понимаю, что Дима опять маму пожалел, меня пожалеть забыл. Но спорить не стала. Сил нет. Просто кивнула. «Понимаю», – говорю.
С тех пор – вроде бы все спокойно. Списаний нет. Свекровь молчит. Дима старается быть ласковым и внимательным. Но что-то сломалось внутри. Как будто трещина пошла по нашим отношениям. Я стала более осторожной, более замкнутой. Деньги держу на контроле, карточки прячу подальше. Мужу – меньше доверяю, свекрови – тем более.
Иногда смотрю на Диму – и жалко его, и обидно до слез. Ведь хороший он человек, добрый, не злой. Но слабый. Слабый до ужаса. И эта слабость чуть не разрушила нашу семью. Не знаю, что будет дальше. Сможем ли мы снова стать по-настоящему близкими, доверять друг другу, как раньше. Или этот случай так и останется горьким осадком в наших отношениях. Время покажет. А пока… пока я просто живу и стараюсь не вспоминать о том, как свекровь тратила мои деньги, а муж молчал.
