Впервые за два года Наташа ехала домой с тяжелым чувство: там явно что-то случилось! Успокаивала себя тем, что если бы что-то серьезное, то мама бы сказала, а так… Ну, просто голос был грустный — так мало ли почему. Мама, конечно, по пустякам не расстраивается, но ведь время идет, она не молодеет, может, давление какое-нибудь, спина заболела, еще что-то — тут любой оптимист будет грустным… Но она к тому же сказала:
— Наташ, а может, в эти выходные не приезжай? Ну что тебе мотаться, три часа в дороге, тяжело же… Потом уж в каникулы приедешь, подольше побудешь…
После этого можно ли было не поехать? Ведь раньше при каждом звонке одна песня: как мама по ней, Наташе, соскучилась! Но что поделаешь, если у них в поселке колледжей нет, вот Наташа в город и уехала. Выучится — вернется, хорошая медсестра нигде не помешает. Так она утешала маму. А тут вдруг нате вам: «Не приезжай!»… Ну точно что-то не слава Богу! Так что поехала, понимая, что иначе ничем успокоиться не сможет. Вот поговорят они с мамой, на этом и успокоятся обе. «Только бы ничего серьезного, в самом деле! С тем же самым здоровьем. Да, вот это главное. А все остальное как-нибудь преодолеем!» — думала она, не подозревая, с чем придется столкнуться.
* * *
— Дочка! — окликнул кто-то, когда она вышла из автобуса.
Наташа оглянулась — на остановке больше никого не было, окликнуть могли только ее. Сделала это незнакомая женщина. Ничего странного, пожилые женщины частенько так называют незнакомых девушек. Особенно в больнице, где Наташа практику проходила, там каждая старушка только так и обращалась. Но женщина, окликнувшая Наташу, была не старой… И, видимо, знала ее, потому что сказала:
— Наташенька…
— Что вам? — с неприятным чувством спросила Наташа.
— Так я же мать твоя родная… Ты понимаешь… — зачастила женщина, но Наташа не хотела ничего слышать. Отвернулась и быстро пошла прочь, уже зная, что женщина-то не соврала.
Знала она, что мать ей не родная — попробуй утаи такое в поселке — но это ее мало трогало, она любила свою единственную маму! И очень надеялась, что никакую другую на пути не встретит! Да, видела передачи, где приемные дети, узнав, что родил их кто-то другой, буквально землю носом рыли, чтобы найти кровных родителей, видела — и всегда удивлялась и даже возмущалась таким стараниям! Особенно когда эти самые повзрослевшие дети, выращенные и воспитанные приемными родителями, кидались на шею чужой, когда-то отказавшейся от них тётке с криком: «Мама!». Не понимала она таких!
«Какая она тебе мама? Неужели ты веришь всем этим байкам, что тебя украли, ее обманули и все такое?» — хотелось крикнуть таким «детям».
У самой Наташи никогда и мысли не было кого-то там искать, и разговоров с мамой об этом не было! А теперь, судя по всему, будет… «Так вот почему у мамы такой голос был! Эта кукушка, видать, и к ней залетала. Ой, мама-мама, и чему тут расстраиваться, кто мне дороже тебя быть может?! Неужели ты так не веришь мне, что думаешь, что я с этой чужой бабой хотя бы разговаривать буду?» — с нежной жалостью к маме думала она.
Вошла в дом — мама сразу выскочила навстречу, лицо встревоженное, и видно, что плакала.
— Мама, что случилось? — сразу начала Наташа. — Я так беспокоилась, пока ехала, чего только не передумала! Да погоди ты со своим «покушать», сперва рассказывай. Со здоровьем что-то?
— Да нет, дочка, нет… Тут не знаю, как и сказать… — нервничая, даже как-то подрагивая всем телом говорила мама.
А Наташа удивлялась: как же по-разному звучит это «дочка» от разных людей… И по-настоящему дочкой можно чувствовать себя только тогда, когда говорит это настоящая мама. Вот эта.
— Ну ладно, мам, я все поняла. Хотя здоровье ты себе портишь каждую минуту с тех самых пор, как начала переживать об этом. Ну, ты поняла, да? Я ее… То есть она, змея эта, меня встретила на остановке. Так что увиделись. Я с ней говорить не стала и после не буду. Сюда явится — выгоню и тебе тоже советую. Спокойно, без нервов: «пошла вон» ― и весь разговор. Никаких объяснений, ничего…
Анна Григорьевна мяла в руке передник извечным движением несчастных женщин, по щекам текли слезы.
— Мама, ну о чем слезы, скажи мне? Тебе ее стало жалко, кукушку эту? Или боишься, что я к ней уйду? — расстроенная Наташа обняла мать.
— Да нет, Наташенька… Просто я думала, что она никогда больше не появится, ну и… Да, ты знала, но ведь ее не видела, и как-то считалось, что так и надо, все хорошо, а теперь…
— А что теперь? Ну, увидела я ее, и что? Тетка как тетка, мало ли кого она родила. У нее таких детей, как я, может, десяток — вот пусть всех и объезжает, может, кто и примет. Но не я. У меня мама есть, других не надо. О чем тут плакать? Что у нас с тобой изменилось?
— А если ты все узнаешь? Она ведь рассказать захочет. И тебе как раз ее станет жаль, потому что есть за что жалеть… Ой, тяжело мне все это, Наташенька…
— Ну что она расскажет? Что ты меня у нее украла? Я не удивлюсь, если и до этого дойдет. Но не поверю ничему, честное слово! Все кукушки это рассказывают, и некоторые дети верят, но это их дело. Я знаю одно: ты меня с пеленок вырастила, и все. Что ты там покушать предлагала? Я с дороги, мама! Я две недели твоих котлет не ела!
Сели на кухне. Анна Григорьевна засуетилась у плиты, и по этой суетливости было заметно, что нет, не успокоилась.
— Все же я должна тебе сказать, Наташа… Она, Вера эта, жила здесь, у нас в поселке. Ну и с твоим отцом сошлась, он моим мужем тогда был, а я — бесплодная, ну, болезнь такая была у меня, вот и…
— Ну вот и все ясно! Загуляла, нагуляла, бросила — ты подобрала! Это самая обычная история. Что теперь прикажешь, выслушивать ее байки про ошибки молодости, и как она меня двадцать лет искала, найти не могла? Чего она сейчас-то приперлась, к кому?
— Дом у нее здесь, то есть у ее матери, мать умерла, продавать, что ли, приехала.
— А заодно нам с тобой кровь попортить, да? Зачем она к тебе приходила, что ей надо было? — отложила вилку Наташа.
— Да плохо ей… Сказала, что больна, что неизвестно, вылечится ли, может… Ну, бывают разные болезни, знаешь же. Вот она и пришла ко мне, просила встретиться с тобой — прощенья попросить, что ли… Боится, что умрет и не увидит тебя. А я выгнала, сказала, чтобы не приходила…
— И правильно, что выгнала!
— Она просто увидеть хотела, больше ничего. Ведь если правда больна, то грех ведь так с человеком!
— Ну вот сегодня увидела… Я с ней разговаривать тоже не стала. И ни в какую болезнь, уж прости, не верю! Смертельно больные по поселкам не бегают, людям нервы не портят. Мамуль, ну ты же все эти передачи смотришь, знать должна, что эти кукушки чего только ни выдумают! А главное — сами не знают, зачем. Нужна я ей? Нет! Разве что денег просить начнет, но должна понимать, что у нас их нет. А на что еще она может претендовать? За то, что бросила, я не прощать, а благодарить должна — она мне лучшую в мире маму подарила… Ну вот опять! — обняла разрыдавшуюся мать Наташа. — Самую лучшую, но самую плаксивую. За что я ее простить не могу, так это за твои слезы.
Кое-как успокоить Анну Григорьевну все же удалось, но перед сном она вернулась к тому же разговору.
— А знаешь, Наташа, я подумала — вдруг она все же и правда больна? Выглядит плохо… Ты бы все же поговорила с ней! Если это и правда так, то представь, как ей тяжело.
— Представляю… И что поделать — поговорю, хотя и без всяких чувств! Ну не могу я ничего к ней чувствовать, правда. И сама к ней не пойду. Если опять встретит где-нибудь — поговорю, убегать не буду. Тогда, на остановке, я от растерянности убежала.
* * *
Встреча с этой самой родной матерью, конечно, произошла, и на этот раз Вера подготовилась. Без всякой мольбы и растерянности она подошла к Наташе, сказала:
— Я знаю, ты в медицинском учишься, понимаешь, значит, что-то… Вот у меня документы здесь, о болезни, лечении, — полезла она в сумочку, — я знаю, ты не веришь…
— Верю, — ответила Наталья, — только не понимаю, зачем мне все это? Что вы от меня хотите? Я не врач, я на медсестру учусь, вылечить не смогу.
— Думаю, что уже никто не сможет. Чувствую так. Но мне ничего и не надо, я ведь приехала… Ну, словом, пора грехи искупать как-то. Ты сможешь меня простить?
— За что? Вот если бы вы меня не бросили, таскали бы за собой везде, где сами скитались, с новыми «папами» меня знакомили — тогда бы, наверно, не смогла бы. А то, что вы мне нормальную жизнь обеспечили — за это спасибо! Но кроме этой благодарности у меня ничего для вас нет, простите.
— Так ничего больше и не надо, — сказала Вера. По потухшему взгляду, бледному, землистому лицу Наталья поняла, что дело там и правда плохо, сердце кольнула жалость… Но что тут еще скажешь? — Я понимаю, что не надо было приезжать, но не могла, прости, мне и батюшка так на исповеди сказал — съезди. Ну вот и приехала, простите…
Расстались они без поцелуев и нежных слов, как чужие люди… в сердцах которых застыла все же тоска. В тот же день Вера уехала, и больше Наталья ее не видела. А через полгода пришло сообщение, что Вера скончалась в больнице.
