Первый выпавший снег всегда был для Марины предвестником беды — странная закономерность, которую она давно для себя отметила. И теперь, стоя перед окном морга, она смотрела, как крупные хлопья оседают на чёрном асфальте и тают, оставляя мокрые следы, словно слёзы на лице города. Двадцать три года вместе закончились вот так — в серое ноябрьское утро, думала она, вглядываясь в размытые очертания своего отражения в окне.
Михаил Сергеевич Воронцов был тем врачом, о котором пациенты рассказывали с теплотой и благодарностью. «Доктор от Бога», — говорили о нём коллеги, хотя сам Михаил иронично морщился, когда слышал эти слова. Для Марины он был просто Мишей — человеком, который не мог пройти мимо чужой беды, который всегда находил в себе силы выслушать, помочь, поддержать. И эта черта, думала она теперь, эта бесконечная доброта в итоге и сожрала его изнутри.
— Воронцова? — хриплый голос вырвал её из оцепенения. — Документы готовы, распишитесь.
— Миш, ты опять к тёте Вере собрался? — Марина стояла в дверях, наблюдая, как муж собирает пакет с продуктами. — Сегодня же твой единственный выходной за две недели.
— Мариш, ну как я не поеду? — Михаил поднял на неё виноватые глаза. — Она звонила, давление подскочило. Я только привезу лекарства, проверю, как она, и сразу домой.
Марина только вздохнула. За годы совместной жизни она смирилась с тем, что у её мужа существовал какой-то внутренний долг перед всем миром. Клятва Гиппократа давно перестала быть просто профессиональной обязанностью — она стала образом жизни. Коллеги звонили для консультаций в любое время суток, соседи стучались с просьбами измерить давление, родственники требовали бесплатных медицинских советов и редко говорили «спасибо».
— Ты хоть пообедать успеешь? — спросила она, зная заранее ответ.
— Не волнуйся, перехвачу что-нибудь по дороге, — улыбнулся Михаил, целуя её в щёку.
Тётя Вера была двоюродной сестрой его матери — одинокая женщина, посвятившая жизнь работе в библиотеке. Детей у неё не было, а с возрастом здоровье становилось всё хуже. Михаил был единственным, кто регулярно её навещал, возил к врачам, доставал дефицитные лекарства через знакомых в больнице.
— А как там наш арендатор? — спросил Михаил уже в дверях. — Деньги перевёл?
— Да, всё вовремя, — кивнула Марина. — Кстати, мама звонила, просила тебя посмотреть её анализы. Опять что-то ей не нравится.
— Хорошо, вечером гляну, — кивнул он, уже выходя за дверь.
Бабушкина квартира в старом фонде на Петроградской стороне стала для них настоящим спасением два года назад. Учительская зарплата Марины и ставка врача-терапевта Михаила едва позволяли сводить концы с концами. Сдавая вторую квартиру, они могли позволить себе не экономить на еде и иногда даже выбираться в отпуск.
— Михаил Сергеевич, вы просто волшебник! — Вера Николаевна, приложив руку к груди, смотрела на племянника с обожанием. — После ваших таблеток мне сразу полегчало!
— Тётя Вера, я просто следую инструкциям, никакого волшебства, — усмехнулся Михаил, записывая показания тонометра в блокнот.
— И всё-таки, что бы я без тебя делала? — вздохнула пожилая женщина. — Вот Нинкины дети — носа не кажут, а у них ведь машина есть. Могли бы и навестить старуху.
Михаил промолчал. Критиковать родственников он не любил, да и зачем? У каждого своя жизнь, свои проблемы. Возможно, у его двоюродных братьев действительно не было возможности регулярно навещать тётку.
— А у меня для вас сюрприз, — вдруг оживилась Вера Николаевна. — Я нашла чудесную женщину, которая будет приходить ко мне три раза в неделю. Готовить, убираться. Доктор Розенбаум по телевизору сказал, что в моём возрасте нельзя перенапрягаться.
— Это замечательно, тётя Вера! — искренне обрадовался Михаил. — А сколько она берёт?
— Двенадцать тысяч в месяц, — понизив голос, сообщила тётка. — Дороговато, конечно, но что поделать…
Михаил нахмурился. На её пенсию в восемнадцать тысяч это было непозволительной роскошью.
— Знаете что, у меня в больнице есть знакомая. Она работает сиделкой и берёт всего восемь. И она очень опытная, настоящая медсестра. Давайте я с ней поговорю?
На самом деле Зинаида Петровна брала те же двенадцать, просто четыре из них Михаил платил из своего кармана, но тётке об этом знать было необязательно. Как и Марине — у них и так каждая копейка на счету.
— Опять к своей тётке ездил? — в голосе Ларисы Петровны, его матери, явно слышалось неодобрение. — Миша, у тебя своя семья, нельзя так распыляться.
Они сидели на кухне у родителей. Воскресный обед — традиция, которую Лариса Петровна поддерживала с железной дисциплиной. Каждое воскресенье в два часа дня сын с невесткой должны были сидеть за столом, независимо от планов, усталости или погоды.
— Мам, ну а кто ей поможет, если не я? — пожал плечами Михаил, накладывая себе салат.
— Другие родственники есть. У Нинки вон сыновья — здоровые лбы, пусть они и помогают.
— Они заняты, у них свои семьи, дети… — начал было Михаил.
— А у тебя, значит, не семья? — повысила голос Лариса Петровна. — Марина вон детей хочет, а ты всё бегаешь по чужим бабкам. Когда внуков-то дождусь?
Марина дёрнулась, но промолчала. Тема детей была болезненной. После двух выкидышей врачи рекомендовали им не торопиться с новыми попытками, но свекровь будто специально на каждой встрече поднимала этот вопрос.
— Мы работаем над этим, мам, — мягко ответил Михаил. — Всему своё время.
— Время, время… — проворчала Лариса Петровна. — Смотри, до пенсии доработаешься, а дети на старости лет никому не нужны.
— Тётя Вера, вы что, серьёзно? — Михаил растерянно смотрел на документ, который пожилая женщина протянула ему с торжественным видом.
— Абсолютно, Мишенька. Я всё обдумала. Квартира должна достаться тебе. Ты единственный, кто обо мне заботится. Остальные только и ждут, когда я окочурюсь, чтобы поделить мои вещи.
Это было завещание. По нему трёхкомнатная квартира тёти Веры в центре города после её смерти должна была перейти Михаилу. Сумма, по нынешним временам, немаленькая — около восьми миллионов.
— Но как же… У вас есть другие родственники… — пробормотал он.
— Которые даже не звонят? — фыркнула тётка. — Нет уж, решено. Я вчера всё оформила у нотариуса. И не спорь со мной!
Домой Михаил вернулся в смешанных чувствах. С одной стороны, такой подарок судьбы — это шанс на лучшую жизнь. Они с Мариной могли бы наконец позволить себе ребёнка, не беспокоясь о финансах. С другой — было что-то неправильное в том, чтобы получить выгоду от своей заботы о пожилой родственнице.
— Мариш, ты не поверишь, — начал он, едва переступив порог.
Рассказ занял не больше пяти минут, но реакция жены удивила его.
— И что ты будешь делать? — спросила она, внимательно глядя на него.
— В каком смысле?
— Ну, она оставила тебе квартиру. Ты принимаешь такой подарок?
Михаил нахмурился.
— А что тут думать? Конечно, принимаю. Это же… это же шанс для нас.
Марина помолчала, потом медленно сказала:
— Просто мне кажется, что это не совсем правильно. Как будто ты помогал ей ради квартиры.
— Что?! — возмутился Михаил. — Это полная чушь! Я понятия не имел, что она так решит!
— Я знаю, Миш, — мягко ответила Марина. — Но как это будет выглядеть со стороны? Что скажут остальные родственники?
То, что говорили остальные родственники, они узнали уже через неделю. Кто-то (Михаил подозревал мать) рассказал о завещании семье его двоюродного брата. И в одно прекрасное утро на пороге их квартиры появилась его тётка Нина — младшая сестра тёти Веры.
— Это возмутительно! — с порога заявила она, проходя в квартиру без приглашения. — Ты воспользовался беспомощностью пожилой женщины!
— Нина Николаевна, я никак не влиял на её решение, — устало ответил Михаил. Этот разговор был ему предсказуемо неприятен.
— Конечно-конечно! — ядовито протянула женщина. — Приходил, давил на жалость, рассказывал, как вам с Мариной тяжело живётся… А про моих сыновей небось гадости наговорил!
— Я никогда…
— Да ты всегда был хитрым! — не давая ему вставить слово, продолжала Нина. — С детства умел взрослых обвести вокруг пальца. Представляю, как ты тут соловьём заливался!
Михаил молчал. Спорить было бесполезно.
— И эта твоя «сиделка»! — женщина изобразила кавычки пальцами. — Надо же было такое придумать. Шпионку к сестре подослал!
— Зинаида Петровна — профессиональная медсестра, — терпеливо ответил Михаил. — И она действительно помогает тёте Вере.
— За твои деньги, я знаю! — торжествующе воскликнула Нина. — Ты платишь этой тётке, чтобы она тебя перед Верой нахваливала!
Вот и раскрылся его маленький секрет. Что ж, он не особо и скрывал, просто не афишировал.
— Я буду оспаривать завещание! — заявила Нина, направляясь к выходу. — У Веры старческое слабоумие, она не отдаёт себе отчёта в своих действиях!
После её ухода Михаил долго сидел в тишине. Потом взял телефон и набрал номер тёти Веры.
Авария произошла на перекрёстке возле больницы. Михаил возвращался с ночного дежурства — усталый, невыспавшийся. Моросил мелкий дождь, дворники с трудом справлялись с потоками воды на лобовом стекле. Он не заметил красный свет светофора и выехал на перекрёсток. Удар был такой силы, что его стареньку «Ладу» отбросило на тротуар.
В реанимацию его привезли уже без сознания. Множественные переломы, внутреннее кровотечение, ушиб мозга. Марина дежурила у его палаты трое суток, пока врачи не вынесли вердикт: нужна срочная операция. Сложная. Дорогая. В Москве.
— Сколько? — только и спросила она у нейрохирурга.
— Порядка двух миллионов. Но и это не даёт стопроцентной гарантии.
Два миллиона. Сумма, которой у них не было. Продать квартиру? Но на это уйдёт время, которого у Михаила не было. Взять кредит? С их доходами ни один банк не даст такую сумму.
И тогда Марина решилась на то, о чём раньше и подумать не могла: пойти к родственникам мужа.
— Два миллиона? — Лариса Петровна покачала головой. — Маришка, милая, где ж мы такие деньги возьмём? Пенсия у нас с отцом — слёзы. Вы сами знаете.
Следующей в её списке была тётя Вера. Уж она-то точно должна помочь — после всего, что Михаил для неё сделал.
— Мариночка, деточка, — запричитала старушка, заламывая руки. — Да разве ж у меня такие деньги есть? Пенсию-то проиндексировали всего на четыре процента! Еле концы с концами свожу!
— А квартира? — тихо спросила Марина. — Вы же хотели её Мише оставить. Может быть, можно взять кредит под её залог?
Тётя Вера побледнела.
— Квартиру… заложить? Нет-нет, что ты такое говоришь! А если я не смогу платить? Куда я пойду? На улицу? В мои-то годы?
В её голосе было столько искреннего ужаса, что Марина не нашла в себе сил настаивать.
— Я понимаю, — сказала она, поднимаясь. — Извините за беспокойство.
— Подожди-ка, — вдруг сказала тётя Вера. — У меня есть немного сбережений. На похороны откладывала.
Она прошаркала к серванту и достала из-под стопки салфеток конверт.
— Тут тридцать тысяч. Немного, конечно, но может, хоть на лекарства хватит.
Марина взяла конверт дрожащими руками. «На лекарства» — тётя даже не представляла масштаба проблемы.
— Спасибо, — выдавила она из себя.
Последней надеждой были двоюродные братья Михаила — сыновья Нины. У одного был успешный бизнес, у другого — высокооплачиваемая работа в иностранной компании.
— Маринка, ты что, серьёзно? — Игорь, старший из братьев, недоверчиво смотрел на неё. — Два лимона?
Они сидели в дорогом ресторане в центре. Вокруг сновали официанты в белоснежных рубашках, звенели бокалы, играла тихая музыка. Марина чувствовала себя здесь чужой.
— Это единственный шанс для Миши, — тихо сказала она. — Я всё отдам, клянусь. Можно даже расписку написать.
Игорь покачал головой.
— Слушай, я бы рад помочь, но у меня самого кредит на квартиру. Ежемесячный платёж — как чугунный мост. Вот, едва на новую машину наскрёб.
Он кивнул в сторону окна, за которым виднелся чёрный внедорожник.
— А Серёга сейчас в Дубае, ты же знаешь. Отдыхает с семьёй. Я могу с ним связаться, но пока он вернётся…
Он не договорил, но и так было понятно. Пока он вернётся, будет уже поздно.
Михаил умер через пять дней, не приходя в сознание. Последние часы Марина провела рядом с ним, держа его за руку, вспоминая их первую встречу, первое свидание, предложение руки и сердца в том дурацком кафе с пластиковыми стульями, где они просидели до самого закрытия, потому что у них не было денег на такси.
Она не плакала. Слёзы придут позже, сейчас была только пустота и глухая, беззвучная боль где-то глубоко внутри.
На похороны пришли все. И мать с отцом, и тётя Вера с Зинаидой Петровной, и двоюродные братья (Серёжа даже специально прилетел из Дубая), и коллеги из больницы, и бывшие одноклассники, и соседи. Кладбище заполнилось людьми, которые теперь, после смерти, вспомнили, каким замечательным человеком был Михаил Сергеевич Воронцов.
Марина стояла у свежего холмика, не слыша ни соболезнований, ни слов поддержки. Всё, о чём она могла думать — это то, что никто из них, сейчас столпившихся вокруг могилы с венками и цветами, не помог, когда была нужна реальная помощь.
— Мариночка, можно тебя на пару слов? — Лариса Петровна позвонила через неделю после похорон. — Нам нужно кое-что обсудить.
Они встретились в том же кафе, где когда-то Михаил сделал ей предложение. Горькая ирония судьбы, подумала Марина, заказывая чашку чёрного кофе.
— Мариш, я понимаю, тебе сейчас тяжело, — начала свекровь, нервно теребя салфетку. — Но жизнь продолжается. И у нас к тебе есть разговор.
Марина молча ждала продолжения.
— Ты же знаешь, что Танечка беременна? — Лариса Петровна говорила о своей младшей дочери, сестре Михаила. — Срок уже шесть месяцев, скоро рожать. А живут они с Вадиком в однушке, да ещё и с его матерью. Представляешь, каково ей будет с ребёнком в таких условиях?
Марина по-прежнему молчала, чувствуя, как внутри нарастает холодная ярость.
— Так вот, — продолжала свекровь, принимая её молчание за согласие, — мы подумали и решили, что ты могла бы отдать им бабушкину квартиру. Всё-таки это наследство от нашей семьи, и Мишенька наверняка хотел бы, чтобы сестре было где жить с ребёнком.
— Что? — тихо переспросила Марина.
— Ну, квартиру, которую вы сдаёте, — пояснила Лариса Петровна. — Тебе ведь теперь одной три квартиры ни к чему. Своя, бабушкина и ещё от тёти Веры достанется. Тебе столько квартир не жирно будет?! Моей дочери жить негде. Одну ей отдай!
Неделя скорби и прощания сменилась деловым разговором о наследстве. Никаких соболезнований, никакого сочувствия. Только практичный расчёт.
— А когда Мише нужна была операция за два миллиона, где была ваша забота? — так же тихо спросила Марина, глядя свекрови прямо в глаза.
— Что? — Лариса Петровна растерянно моргнула.
— Где были вы все, когда вашему сыну и брату нужна была помощь? — голос Марины становился всё громче. — Когда надо было спасать его жизнь, у вас не нашлось ни денег, ни времени! А теперь, когда речь о квартирах, вы тут как тут!
— Мариша, ты что такое говоришь? — испуганно оглянулась по сторонам Лариса Петровна. — Мы же всё объяснили тогда. У нас просто не было таких денег!
— А у Игоря с Серёжей? У них тоже не было? Новая машина и отдых в Дубае были важнее, чем жизнь Миши?
Свекровь побледнела.
— При чём тут это? Мы все горюем! Миша был для нас…
— Никем он для вас не был! — Марина уже почти кричала, не обращая внимания на повернувшиеся к ним головы посетителей кафе. — Удобным родственником, который всегда поможет, подлечит, поддержит. А когда ему понадобилась реальная помощь — все исчезли!
— Мариша, ты не в себе, — покачала головой Лариса Петровна. — Горе помутило твой разум. Давай поговорим, когда ты успокоишься.
Она поднялась из-за стола, оставив нетронутый чай, и быстро вышла из кафе.
Спустя месяц после похорон тётя Вера пригласила Марину к себе. Старушка заметно сдала за это время — похудела, будто уменьшилась в размерах. Её глаза, когда-то живые и блестящие, теперь смотрели тускло и безучастно.
— Садись, деточка, — указала она на кресло. — Чаю налить?
— Нет, спасибо, — покачала головой Марина. После разговора со свекровью она ожидала от этой встречи чего угодно.
— Я знаю, что ты думаешь, — вздохнула тётя Вера. — Что я тоже позвала просить назад свою квартиру. Но нет. Я позвала извиниться.
Марина удивлённо подняла брови.
— Я могла помочь тогда, с операцией, — продолжила старушка, глядя куда-то мимо неё. — У меня есть сбережения. Намного больше, чем те жалкие тридцать тысяч, что я тебе дала. Но я испугалась. Подумала: а вдруг не хватит мне потом на лекарства, на сиделку? И пожалела деньги. А теперь вот Мишеньки нет, и деньги эти мне уже не нужны.
Она достала из комода пухлый конверт и протянула Марине.
— Здесь восемьсот тысяч. Всё, что у меня есть. Возьми. Я знаю, что это не вернёт Мишу, но может быть…
Марина смотрела на конверт, не в силах пошевелиться. Восемьсот тысяч. Половина от суммы, которая могла спасти Мишу. Запоздалое раскаяние.
— И квартира всё равно будет твоей, — добавила тётя Вера. — Я уже всё оформила у нотариуса. После моей смерти, конечно. Но я надеюсь, ты будешь меня иногда навещать. Как Миша.
Марина медленно поднялась.
— Знаете, тётя Вера, — тихо сказала она, — я не хочу ваших денег. И квартиру вашу не хочу. Оставьте её кому-нибудь другому. А меня, пожалуйста, оставьте в покое. Все вы.
Она вышла из квартиры, плотно закрыв за собой дверь, и медленно пошла по лестнице вниз. В голове звенела пустота, а перед глазами стоял образ Миши — усталого, вечно спешащего куда-то, вечно готового помочь. Миши, который так верил в людей и так жестоко в них обманулся.
На улице шёл первый снег. Крупные хлопья медленно опускались на землю, превращая серый город в нарядную открытку. Марина подняла лицо к небу, позволяя снежинкам таять на коже. Странно, подумала она, столько лет считать снег предвестником беды, а сейчас чувствовать в нём что-то очищающее.
Поддавшись внезапному порыву, она достала телефон и удалила все контакты родственников мужа. Один за другим. Будто стирая прошлое, оставляя лишь память о том единственном человеке, который действительно был ей дорог.
Через два месяца, разбирая бумаги Михаила, Марина нашла в его рабочем столе конверт с надписью «На чёрный день». Внутри лежали двадцать тысяч рублей и короткая записка: «Мариш, если читаешь это, значит, что-то пошло не так. Прости, что не смог оставить больше. Верь в себя и помни, что я люблю тебя больше всего на свете. Твой М.»
В ту ночь она впервые после похорон по-настоящему плакала. Сидя на полу у разобранного стола, прижимая к груди записку, написанную знакомым размашистым почерком.
А на следующее утро юрист, занимавшийся оформлением наследства, сообщил ей, что страховка Михаила покрывает часть ущерба от аварии. Не всё, конечно, но достаточно, чтобы погасить кредит, который она взяла на похороны.
Жизнь продолжалась. Без Миши, без его родственников, без обязательных воскресных обедов и постоянных просьб о помощи. В каком-то смысле — свободнее. В каком-то — бесконечно опустошённее.
— Марина Александровна, вас к телефону, — окликнула её завуч, когда она выходила из класса после последнего урока. — Лариса Петровна звонит, говорит, срочно.
Марина на секунду замерла, поборов желание сказать, что её нет на месте. Прошло уже полгода с того памятного разговора в кафе, и всё это время свекровь не давала о себе знать.
— Алло, — сказала она в трубку.
— Марина? — голос Ларисы Петровны звучал глухо, будто сквозь вату. — Ты не могла бы приехать? Танечка родила вчера, а сегодня у нас… у нас беда.
Что-то в её тоне заставило Марину насторожиться.
— Что случилось?
— Вадик… он бросил её. Сказал, что не готов быть отцом, собрал вещи и ушёл. А она сейчас в роддоме, с малышом. Мы с отцом не знаем, что делать, куда бежать…
Марина прикрыла глаза. Разумеется. Когда всё хорошо, они справляются сами. Когда беда — вспоминают о ней.
— И чем я могу помочь? — спросила она ровным голосом.
— Ты же знаешь, у нас с отцом маленькая пенсия… А Танечке теперь одной ребёнка поднимать. Может, ты всё-таки подумаешь о том, о чём мы говорили? О квартире?
Вот оно что. Ничего не изменилось.
— Лариса Петровна, — медленно сказала Марина, — я сочувствую Тане. Правда. Но когда Мише нужна была помощь, вы все куда-то испарились. А теперь опять приходите с протянутой рукой?
— Но ведь это ребёнок! — в голосе свекрови появились истерические нотки. — Новорождённый! Неужели ты такая бессердечная? Миша бы никогда…
— Не нужно говорить мне, что бы сделал Миша, — отрезала Марина. — Я знаю, что он всегда помогал всем, кто просил. И знаю, чем это закончилось. Прощайте, Лариса Петровна.
Она положила трубку и медленно побрела к выходу из школы. На душе было тяжело, но в то же время — словно камень с плеч упал. Она наконец сказала то, что должна была сказать давно.
Через неделю на пороге её квартиры появилась Таня — бледная, осунувшаяся, с тёмными кругами под глазами.
— Можно войти? — спросила она тихо.
Марина молча отступила в сторону, пропуская её внутрь.
— Я знаю, что мама приходила к тебе с этой дурацкой просьбой про квартиру, — начала Таня, присаживаясь на краешек дивана. — Я сказала ей, что это глупо и бестактно. Особенно после всего, что случилось с Мишкой.
Марина удивлённо посмотрела на неё.
— Я пришла не просить, — продолжила девушка, комкая в руках салфетку. — Я пришла извиниться. За всех нас. Мы были эгоистами, думали только о себе. А Мишка… он всегда был лучшим из нас. И когда ему понадобилась помощь, мы его бросили.
Она подняла глаза, полные слёз.
— Я знаю, что никакие извинения не вернут его. И я знаю, что ты имеешь полное право послать нас всех куда подальше. Но я просто хотела, чтобы ты знала: я понимаю, какими мы были. И мне стыдно за это.
Марина молчала, глядя в окно, за которым начинался новый снегопад. Первый снег давно растаял, а этот, второй, был уже совсем другим — тяжёлым, мокрым, почти зимним.
— Как твой малыш? — спросила она наконец.
— Хорошо, — слабо улыбнулась Таня. — Здоровый. Громкий. Назвала Мишей.
Марина кивнула. Помолчала ещё немного, собираясь с мыслями.
— Знаешь, что бы сделал Миша на моём месте? — сказала она, повернувшись к Тане. — Он бы отдал вам квартиру, не задумываясь. Потому что для него чужая беда всегда была важнее собственных интересов.
Она подошла к окну, глядя на падающий снег.
— Но я — не Миша. И я не буду отдавать вам квартиру, которую он заработал своим трудом и своей добротой. Потому что тогда ничего не изменится. Вы все так и будете приходить с протянутой рукой каждый раз, когда вам что-то нужно, и исчезать, когда нужно что-то мне.
Таня опустила голову.
— Я понимаю, — тихо сказала она. — И не виню тебя.
Она поднялась, собираясь уходить, но у двери остановилась.
— Если ты когда-нибудь захочешь увидеть Мишку… ну, моего сына… я буду рада. Он всё-таки часть твоей семьи тоже.
— Я подумаю, — ответила Марина, не оборачиваясь.
Когда дверь за Таней закрылась, Марина ещё долго стояла у окна, наблюдая, как снег засыпает улицу. Странно, думала она, как меняется человек, когда теряет самое дорогое. Раньше она никогда не смогла бы так жёстко ответить свекрови или отказать в помощи сестре мужа с новорождённым. Миша, наверное, был бы разочарован в ней сейчас.
Но с другой стороны — разве не её мягкость и уступчивость в прошлом привели к тому, что когда им понадобилась помощь, никто не протянул руку? Может быть, если бы она раньше научилась говорить «нет», не позволяла бы пользоваться их добротой, всё сложилось бы иначе?
Она провела рукой по запотевшему стеклу, оставляя прозрачную дорожку. За окном падал снег, заметая все следы, стирая прошлое, даря возможность начать всё заново. На чистом листе.
