Уля рассматривала в зеркале свои длинные темные волосы, чуть тронутые сединой, и решительно не понимала, почему мать сказала, что в ее возрасте ходить с такими волосами стыдно.
— Все молодишься, еще бы юбку короткую надела! – ворчала мать. – Сделала бы аккуратненькую стрижечку, как у меня, все лучше, чем с лохмами ходить.
Наверное, мама права.
И Уля позвонила в парикмахерскую – не ту, где муж ее стригся, а в другую, подальше, слишком уж много воспоминаний было с этой, которая в соседнем доме – они туда Тимошу водили стричься, и Уля боялась, вдруг ее там вспомнят, узнают.
То ли из-за внутреннего сопротивления, нежелания прощаться со своими любимыми волосами, то ли из-за того, что раньше она себя никогда не записывала, Уля сбивалась, говорила какие-то глупости и вообще не поняла, правильно она записалась или нет: администраторша все время на кого-то отвлекалась, говорила с ней так, будто они давно знакомы – может, так принято теперь? – и параллельно записывала то ли своего, то ли еще чьего-то сына.
Слышать это слово – сын – Уле было непросто, и она поспешила завершить разговор.
Мужу Уля решила ничего не говорить – он ведь все равно правду не скажет, если она спросит его, не молодится ли она со своими волосами до пояса, пусть сюрприз будет. К тому же у мужа в этот день какой-то важный экзамен намечался – будущих Эйнштейнов принимали, хотя скорее Ломоносовых – там дети со всей области ехали, и даже дальше, иногда из таких глухих деревень… Вот и их Тимоша сейчас, может быть, поступал.
Ветер в тот день поднялся невероятный – он сбивал с ног, разорял мусорки, засыпал пылью глаза.
— А где ваш сын? – удивленно спросила администратор, когда Уля назвала свою фамилию. – Или вы поменялись местами, он позже подойдет?
От неожиданности Уля даже потеряла дар речи.
— Какой сын? – выдавила из себя она, судорожно пытаясь припомнить – неужели она знакома с этой девушкой, и та помнит Тимошу? Нет, не может быть!
— Ну вот, вы же записали – на двенадцать сын, а на тринадцать вы, – девушка раздраженно тыкала пальцем в монитор, который, собственно говоря, Уля совсем не видела.
— Но у меня нет сына, я не могла его записать, – произнесла Уля дрожащим голосом, и единственным ее желанием сейчас было развернуться и убежать отсюда. Нет, еще больше она бы хотела очутиться в параллельной реальности, где Тимоша жив, а она и правда записала его вместе с собой в парикмахерскую.
— Не придумала же я это! – еще более недовольным тоном возразила девушка, нервно оглядываясь на зал с парикмахерами. Уля догадалась, что бедняжке попадет, если она допустила такую ошибку при записи, и ей даже стало жаль ее, но поделать она уже ничего не могла .
— Извините, я, пожалуй, пойду, что-то мне нехорошо, – пробормотала Уля, развернулась и пошла к двери, хотя администратор и пыталась вернуть ее, лепеча извинения уже совсем другим тоном.
Ветер так и не стих, и ее волосы, которая Уля успела распустить при входе в парикмахерскую, разом разметались в разные стороны, соорудив на голове воронье гнездо.
«Все же мама была права, – с горечью подумала Уля, собирая кое-как хвост. – Наверное, и правда пора от них избавиться».
Она посмотрела в небо, и где-то в вышине, показалось, мелькнул зонтик, так что расстроенная Уля даже улыбнулась.
«Мэри Поппинс, однако, прилетела».
Сама того не замечая, по дороге домой она напевала «Ветер перемен», хотя перемен как раз и не случилось.
Несмотря на досадное недоразумение в парикмахерской, настроение почему-то, улучшилось, и Уля решила приготовить любимые блюда мужа, а то придет уставший после своих экзаменов. Полдня она провела на кухне, и к вечеру на плите стояла целая кастрюля еще теплого борща, поднос пирожков с капустой и ароматная шарлотка со свежими, еще кисловатыми, яблоками.
— Уля, встречай гостей! – с порога загудел муж.
Это было что-то новенькое – гостей Вадик без предупреждения никогда не водил. Она выглянула в коридор – муж выглядел одновременно радостным и виноватым. Рядом стоял худющий, заросший так, что глаз практически не видно, парнишка в клетчатой рубашке.
— Вот, – развел Вадик руками. – Знакомься, это Рома – я надеюсь, будущий наш ученик. Уличка, ты не поверишь – он просто гений! Рома, это моя жена – Ульяна Матвеевна.
Рома неожиданно протянул ей свою узкую ладонь и произнес:
— Приятно познакомится.
Вадик неловко прокашлялся и спросил:
— Можно этот математический гений поживет у нас, а, Уль? Комната-то все равно свободная есть.
Да, комната была, они ничего не трогали там, хотя мама и говорила, что нужно раздать вещи Тимоши – незачем душу себе ими тревожить. Уля видела, как Вадик переживает, и понимала, почему – знал, как она могла отреагировать на такую просьбу. Точнее, это ему казалось, что знает. Уля улыбнулась и сказала:
— Руки мойте, там борщ остывает. А тебе, Рома, не мешало бы подстричься.
Единственное, чего боялась Уля, это то, что Рома станет спрашивать, чья это комната, но то ли Вадик его предупредил, то ли он не был любопытен, то ли просто хорошо воспитан.
— Ты на вшей его проверила? – громыхала по телефону мать. – Говорила я тебе – сделай стрижку! Если вши заведутся, на лысо придется стричь, имей в виду. И на чесотку его проверь – потом постельное белье придется выбрасывать!
Спорить с мамой было бесполезно, и Уля по обыкновению согласилась, но, конечно, ничего такого делать не стала – если мальчик приехал из какой-то глубокой деревни, это совсем не значит, что он шелудивый, как котенок. Единственное, что она сделала – это записала его в парикмахерскую. Не ту, где ее с кем-то спутали и записали вместе с сыном, а в ту, где Тимоша стригся. И зря она боялась – парикмахерши все новые были, никто ее и не помнил.
Пока Роме не дали общежития, он жил у них, и это были лучшие дни за последние годы – он решал задачи, прибил полку на кухне, починил бачок и рассказывал Уле про свою большую семью, а она готовила целыми днями, подняв из своих залежей мамину тетрадку с рецептами.
Однажды Уля поймала себя на мысли о том, что она не хочет, чтобы Рома уезжал. Нет, он совсем не был похож на ее сына – сын был грустным фаталистом, Рома вечным оптимистом, Тимоша пил черный кофе, а Рома горячее молоко, один стихи писал, другой задачки решал. Она не пыталась заменить Ромой сына, но в ее сердце было достаточно места.
И все же этот день настал.
— Ну все, Ульяна Матвеевна, мне общежитие выделили, – сказал Рома, смущенно улыбаясь. – Спасибо вам за все.
— Да не за что, Ромочка, это тебе спасибо – столько всего в доме починил, у Вадика, ой, у Вадима Александровича, руки-то все не доходят.
Дома стало непривычно тихо, словно всю мебель из нее вынесли, каждый шаг отдавался гулким эхом. Или это только казалось? Уля прислушивалась к звукам, словно надеясь услышать, как Рома скрипнет дверью и спросит:
— Ульяна Матвеевна, может, чем-нибудь помочь?
Но в его комнате пусто. Точнее, не его, это ведь комната Тимоши. Уля провела рукой по гладкой столешнице, по затертым клавишам клавиатуры. А может…
Она не делала этого уже давно – каждый раз, когда она находила подходящего ребенка, мама непременно говорила:
— Смотри на черты лица – наверняка фетальный синдром.
Или:
— Ты видела, какие у него глаза – наверняка маньяк из него вырастет.
Компьютер грузился долго, и у нее было время подумать. Но думать она не хотела – все уже решено. Лучше уж она волосы подстрижет. И скажет – мама, ты была права. А потом покажет ей фотографию и скажет – знакомься, это твой внук.